НИКОЛАЙ (бормочет как заворожённый). Мма... мма... мми...
МАЧО. ...и я разрешал кубинским детям порулить моим грузовиком с атомными боеголовками, и пока кто-то чужой давил моим грузовиком пальмы, образовывая новые просеки в кубинских джунглях, я образовывал новые просеки в кубинских маммах, и одну из таких мамм я привёз с собой...
Неожиданно Николай выходит из ступора.
НИКОЛАЙ. А дети?..
МАЧО. Что дети?
НИКОЛАЙ. Ну, когда вы давали им порулить... вы им объясняли, что надо вихлять, иначе спутники засекут, ведь в конечном счёте, я слышал, Карибский кризис... спутники, американские спутники засекли атомные боеголовки на Острове свободы, это, наверное, потому, что вы забывали объяснять детям, что надо вихлять?..
МАЧО. Ты не видел нас... а мы... тебя... понял?!
НИКОЛАЙ. Да!
МАЧО. Да... я всё вижу... да...
Мачо медленно, не отводя глаз от Николая, поднимает свою голову и удаляется в здание аэропорта. И даже когда мачо совсем исчез, Николаю всё равно казалось, что глаза мачо остались здесь, напротив его, Николая, головы. Поэтому Николай начал вести себя так, чтобы глаза мачо не усмотрели в его поведении того, что могло бы вернуть всего мачо обратно к скамейке, — Николай начал притворяться, что ничего не видит вообще. В момент наибольшего притворства Николая сзади к скамейке подходят Игорь Игоревич и Андрей. Счастливые от того, что, наконец, избавились от мешавшего им тела, они вдруг остановились, перемигнулись и стали подкрадываться к Николаю, чтобы чисто по-дружески напугать странно съёжившегося приятеля. Подкравшись сзади к Николаю, Игорь Игоревич и Андрей одновременно хлопают по плечам приятеля, кричат.
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ, АНДРЕЙ. Ха!
Николай никак не реагирует на это, по-прежнему притворяясь слепым; Игорь Игоревич и Андрей смеются, облокачиваются на спинку скамейки, одновременно замечают валяющееся перед ногами Николая тело, кричат точно так же, как и в первый раз, но уже с другой, абсолютно искренней интонацией животного испуга.
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ, АНДРЕЙ. Ха!
Андрей закрывает глаза, стекает по спинке скамейки, Игорь Игоревич обходит скамейку, наклоняется к телу.
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Коля-Коля, что ж ты нас не предупредил... мы же не того киданули...
НИКОЛАЙ. Предупредил — о чём предупредил?
АНДРЕЙ. Как о чём? Ты не видел, что ли, как мы его вытащили?
НИКОЛАЙ. Ничего не видел, я и сейчас плохо вижу... вот тебя совсем не вижу, Игоря Игоревича так... смутно...
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Да... история...
НИКОЛАЙ. А что, вы кого-то уже?..
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Кого-то уже, только вот кого?! Этот-то — наш! Я точно знаю!
АНДРЕЙ. А почему же мы того выкинули?!
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Потому что он сидел так же, как мы нашего оставили, — больше ведь никто так не сидел!
АНДРЕЙ. Никто... подожди, я запутался, ведь он был точно, как этот, и одежда, и лицо... синее... это точно наш?
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ (щупает пульс у тела трупа). Не знаю, этот — точно труп, значит, наш... Короче, что щас-то делать?! Может, хотя, нет... так хрустнуло, тот теперь тоже... труп... давайте и этого туда подкинем, какая теперь разница, будет как будто вдвоём они пошли и попали под самолёт!..
АНДРЕЙ. Вдвоём!.. Я устал, это, в конце концов, стресс! Не каждый день, знаете ли, тела под самолёты подкидывать приходится!..
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Давай отдохнём!
АНДРЕЙ. Давай...
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Давай отдохнём... оба слюнявые, как из одной пробирки!.. Этот устал, тот устал... все устали... Мог бы ведь отвлечься... сидел трещал с кем-то... Кто хоть она?!
НИКОЛАЙ. Что?
ИГОРЬ ИГОРЕВИЧ. Что!.. Что за женщина тут сидела?!
НИКОЛАЙ. А-а-а... Стюардесса...