МУЖЧИНА. Да поймите же, что Анна Каренина... никогда не появлялась в мире людей и никакой человеческой жизни она не вела — как и кентавры... не появлялись... и траву не щипали... они все из головы взялись — да!.. из воображения — вот, понимаете... и что кентавр, что Анна — один хр... ну, то есть суть одна... Вот я, к примеру, про кентавров у Гомера прочитал... Я надеюсь, вы...
Мужчина, забрасывая брови на самую середину лба, таращится на своих собеседников, те, не понимая, чего он от них хочет, напряжённо молчат.
Надеюсь... Гомера вы... держали... в руках...
ЮНОША. А что, достойный писатель?..
МУЖЧИНА. Ну конечно! Он великан! Гигант! Он возвышается над эпохами и поёт свою великую песнь о жизни, хотя, в принципе, он ничего не видит, а мы стоим внизу, и до нас только обрывки долетают...
ЖЕНЩИНА. Странно, но до меня вообще ничего не долетает, хотя слух у меня музыкальный...
ЮНОША. А до меня долетает... Я постоянно что-нибудь такое слышу, голоса какие-то, всхлипы, или просто так: «тук-тук», «тук-тук»... будто стучит кто... А ещё шёпотом будто меня зовут... окликают — Александр... Александрович...
МУЖЧИНА. Это не Гомер, не его слог.
ЮНОША. Нет?
МУЖЧИНА. Нет.
СЕНЯ. Это я... Вы же сами просите, а потом забываете, а Гомера мы под кровать вам подкладываем.
МУЖЧИНА. То есть как?
СЕНЯ. Ножка там сломана, и кровать западает...
ЮНОША. А, ну точно, книга эта, как её, «Гомер. Одиссея», толстющая, в переводе и в переплёте, да, она у нас как подпорка, службу нам служит... Да, да, да, «Одиссея», ну как же, известный роман, и что, вы говорите, вам по душе?..
МУЖЧИНА. Да-а-а... по душе прямо...
ЖЕНЩИНА. Да что уж вы, будто сами чего-нибудь такого не отчебучивали... книгами, бывает, и помещения отапливают, когда в них холодно...
МУЖЧИНА. Книгами сердца нужно отапливать...
ЖЕНЩИНА. Ну, в фигуральном смысле — конечно же...
МУЖЧИНА. Да знаете что, бросьте вы эти ваши мещанские словечки... в задницу... Книги — это топливо для сердца, для души, и причём в прямом смысле, слышите, в прямом! Хорошей книгой, как, впрочем, и картиной какого-нибудь Пикассо или там постановкой... Станиславского, надо только правильно воспользоваться, понимаете, и тогда в душе можно такую химическую реакцию запустить, что её энергии хватит на то, чтобы исчезнуть здесь и появиться там...
ЖЕНЩИНА. Где это там?
МУЖЧИНА. Ну, я не знаю... Каждый, по всей видимости, окажется в своём месте... Я вот очутился там, где Гомер кентавров гонял! (Хохочет.) А вас, может, застукают с таинственной Незнакомкой... где-нибудь в Америке, на страусиной ферме... Вы знаете, в Америке разводят страусов, как у нас коз... (Хохочет ещё сильнее.)
ЖЕНЩИНА. Так... Положим, с Гомером мы разобрались, а вы...
МУЖЧИНА. Ну, я вам и говорю, что как только я у Гомера то место про кентавров прочитал... прочитал так, отрешившись от всего-всего, так сразу будто проснулся, и гляжу, что я не на Арбате, а в стаде...
ЮНОША. В каком стаде?
МУЖЧИНА. В стаде кентавров, и сам я кентавр... И как припустил, и всё стадо за мной... И так мы неслись и неслись, потом устали, легли, я заснул и во сне снова на Арбате очутился, гляжу — папа карандаши ломает, мама Шопена на фортепиано... а я вслух что-такое выкрикиваю... что-то поэтическое... А потом папа подскользил ко мне, он по дому всегда скользит — пол у нас гладкий, а папа математик, так он подскользил и говорит: «Борис, — говорит, — а Борис?» — «Что?» — говорю. «Слазь с печи!» — говорит, захохотал и ускользнул. А я думаю, с какой печи, ну где он здесь печь увидел, а? И как мне с неё слезть?.. А потом думаю, эге, думаю, мне уже с этой печи вовек не слезть...
ЮНОША. А, так вы... Борис!
ЖЕНЩИНА. Постойте, дайте я на вас... ну право же, в книге портрет, с глазами такой, да как же я сразу-то не признала, ведь полное сходство, а, — Андрей, ну точно Андрей!
МУЖЧИНА. Да, я он и есть, очень рад, позвольте выразить это в чувствах...
Мужчина встаёт, подходит к женщине, целует ей руку, затем подходит к юноше, тот поднимается, мужчина прижимает его к себе, обнимает, наконец подходит к Сене, целует его — Сеня смущённо отстраняется от мужчины, испуганно смотрит на юношу.
Так вот я так и живу теперь — то на Арбате или там на Невском, когда в Петербург приезжаю, — а то в стаде, среди кентавров, когда просыпаюсь от этой жизни... А сейчас вот к вам приехал, знакомиться... Так на меня Гомер повлиял... Это ведь знаете как: живёшь себе, живёшь, люди вокруг тебя какие-то ходят, говорят тебе что-то, а ты не знаешь, кто ты, что ты, и вдруг, глядь, и в тебя попало слово какого-нибудь эфиопа там или грека — долетело до тебя, пущенное через века и расстояния, и ты сам стал этим словом, и растёшь, как слово, и живёшь, как слово, которому нет ни начала, ни конца, а на людей, что рядом, и на жизнь их вонючую тебе просто насрать...