Оказавшись перед высоткой федерального суда Нью-Йорка, торопливо покидаю салон автомобиля и, прорвавшись через полицейское оцепление, являющееся в последнее время тонким пунктиром, разделяющим цивилизацию от океана всеобщей анархии, оказываюсь на своем рабочем месте, приветствуя коллег, недругов и шапочно знакомый обслуживающий персонал региональной Фемиды.
Судебная система срывает банк. Виновны все. Впору каждого, кто чудом сумел остаться с чистой совестью, собрать в одном месте в центральной тюрьме штата, объявив их новое место жительства отдельным государством, а остальную страну — местом заключения. Пусть вводят у себя въездные визы и защищаются от нас, как могут. А мы будем лезть к ним через забор с воплями о свободе и демократических ценностях. Впрочем, так в свободной стране думать нельзя. Особенно вслух. Современная демократия затейлива и допускает свободу мысли для каждого и свободу вздрючить тебя за эти мысли для всех окружающих. Единственный способ уцелеть — сбиться в кучу. Если ты не думаешь так, то кардинально иначе. Ты либо демократ, либо республиканец; либо правый, либо левый. Стоящих посередине тщательно и с особым удовольствием топчут обе противоборствующие стороны, и это то немногое, что их объединяет.
Впрочем, так было. Теперь — иначе. Конец света — великий дипломат, сумевший объединить всех людей под единым знаменем воровства из супермаркетов. Можно было бы подумать, что в оппозиции окажутся владельцы магазинов, но те тоже в деле и компенсируют издержки, обкрадывая конкурентов. При своих осталось лишь государство. Все его прекрасные, выверенные годами шулерские приёмы, заманивающие любого из нас шансом сорвать огромный куш и сулящие баснословные выгоды ровно до той секунды, пока очередной простодушный идиот не достанет из кармана свой бумажник, больше не работают. Кредиты, займы, страховки, компенсации, дотации и пени вдруг оказываются никому не нужны.
Когда у государства перестают воровать, оно тут же теряет связь с собственным народом и посылает свою полицию узнать, в чем дело. Это правильно. Если когда-нибудь из сознания человека разумного исчезнет стремление получить больше, чем у него есть, мир остановится, и все мы умрём от мозгового истощения. Самая первая обезьяна начала свою эволюцию не тогда, когда взяла в лапу палку, а когда додумалась отлупить ею свою соседку, прикарманив добытые той бананы.
Именно поэтому мы все сейчас и здесь: с педантичностью прозектора режем по живому, пытаясь выяснить, что происходит с нашим обществом, и поставить диагноз каждому из нас. Если вам интересно моё медицинское заключение, то смерть от мозгового истощения нам не грозит.
День в суде проходит под эгидой занимательной физики. Буквально каждый, от охранника на пропускном пункте до референтки прокурора округа, вдруг начинает мнить себя большим специалистом и считает своим святым долгом со знанием дела порассуждать о нейтрино, конденсате Бозе-Эйнштейна, квантовой пене и теории относительности, заставляя одного патлатого еврея без устали вращаться в гробу от частоты упоминания его имени и вопиющей бессмысленности происходящего. Немного радует лишь то, что достопочтенное сообщество новоявленных астрофизиков, математиков и ксенобиологов в конце рабочего дня приходит к выводу о несостоятельности астрологических прогнозов и предсказаний Нострадамуса. Победа их частичная: адепты Вайнленда¹ и Мида² отказываются признать поражение, формируя кружок мнения «альтернативного альтернативному» и запутывая тем самым свою и без того путаную позицию, сути которой, кажется, давно уже не понимают сами.
Возвращаюсь домой в пол-одиннадцатого ночи и решаюсь на звонок. Ритуал, которым я пренебрегаю уже неделю. Ты берешь трубку почти сразу, словно догадываешься о моих намерениях до того, как они посетят мою начинающую седеть голову.
— Я уж и не верю. Не мог позвонить еще позже? — в твоем голосе упрек.
— Не мог, еще полчаса и упал бы в обморок. Тут у нас ад кромешный, — говорю чистую правду и чувствую, как ты смягчаешься.
— Я скучаю. Софи тоже.
— И я по ней, — вру, но так вдохновенно, что и не заподозришь. Появление у нас ребенка стало результатом твоей блажи и моих финансовых вложений, помноженных на связи в одном из детских приютов. Немного стараний, пара рекомендательных писем, чтобы завернуть в них очередную пачку денег, — и вот мы уже счастливые обладатели розовощекой прелести ростом сорок семь с половиной сантиметров, весом два и восемь килограмма, доношенной, без пороков развития. Мать-наркоманка, сдавшая малютку в приют сразу после рождения, в счёт не идёт и быстро теряется где-то на границах сознания — теперь наша девочка является обладателем одобренного лучшими педиатрами и детскими психологами патентованно-счастливого детства, обеспеченного гиперкомпенсированным чувством вины родителей за несовпадение их генетических данных. Иногда опасаюсь, что однажды она притащит в дом мёртвого голубя, а у нас под рукой не окажется ни одной подходящей медицинской рекомендации, позволяющей выкинуть пернатую мерзость в мусорный бак. — По тебе тоже. Что у вас нового?