Его глаза дикие, настороженные, широко распахнутые. Они следят за малейшими изменениями её выражения. Запах перегара бьёт в нос. Жёсткие пальцы сжимаются, и позже на коже останутся синяки, но сейчас Гермиона об этом не думает.
— Почему я заслуживаю того, чтобы меня бросили?
— Малфой. Опусти. Меня. Вниз.
— Ответь на вопрос, грязнокровка…
Она вскидывает колено, но попадает Малфою только лишь по бедру, что больше злит, нежели приносит боль. Он отшатывается назад и снова впечатывает её в стену, ещё и ещё раз. Боль пронизывает от поясницы до основания черепа, и Гермиона почти кричит. Но вместо этого бьёт Малфоя кулаками, впивается ему в кожу ногтями, щиплется и лягается. Он отрывает ладони от её предплечий, чтобы ухватить мельтешащие запястья, и подаётся бедрами вперёд, вдавливая в стену, лишь только Гермиона начинает сползать вниз. Она рычит, вырывая руки из захвата, и обрушивается на его голову и лицо. Реакции Малфоя притуплены алкоголем, а Гермиона лупит, куда только может дотянуться, но он крепче и жилистее там, где она слабее, и шансов у неё немного — он снова пришпиливает её к стене.
— Не называй меня так! Никогда даже не произноси это слово снова!
— Ответь на вопрос! Ответь! — он орёт так невнятно, что Гермиона не сразу может разобрать, чего он хочет.
— Ты…
— Почему меня бросают? А? Почему! — он снова вбивает её в стену.
— Потому что ты — это ты! Потому что ты… Ты расист. Стоишь здесь и сражаешься на моей стороне, но всё равно называешь меня этим чёртовым словом! Потому что швыряешь меня в стену! Потому что ты Драко Малфой, и ты. Полный. Придурок. Да ты не заслуживаешь спасения!
— Тогда почему ты так поступила! — отчаянно кричит он, теряя остатки самообладания, будто это всё время и было его истинным вопросом.
Гермиона не знает, как ответить, Малфой скалится и трясёт её. Она перестаёт отбиваться и встречает его гнев и смятение.
— Потому что я — Гермиона Грейнджер, — шепчет она.
Потому что она та, кто верит в человечность, пусть даже не верят в неё саму. Потому что она самая глупая умница на всём свете. Потому что всегда должен быть тот, кто слишком верит в полную ерунду.
— Драко! — его имя — шёпот, полный шока и осуждения.
Малфой смотрит на Гермиону с отвращением, и напряжение его тела слабеет. Его пальцы до боли сжимаются на её лице, но затем он выпускает её. Босые ноги Гермионы шлёпают об пол, и Пэнси вклинивается перед ней, лицом к Малфою. Паркинсон дрожит и качается, и скорее он поддерживает её, нежели она отталкивает его назад.
— Ты что творишь? Что творишь? — запинаясь, шепчет Пэнси.
Он смотрит и смотрит на Гермиону, не обращая внимания на копошения Паркинсон, и наконец, поддавшись, начинает медленно отступать назад к дверному проёму. Он не отводит взгляда, и такого Гермиона ещё никогда не испытывала. Её сердце молотом бухает в груди, всё тело ломит, но она не может оторваться от Малфоя, от ясных серых глаз, не отражающих его опьянения и безумства.
Он поднимает палец, длинный и бледный, и взмахивает им в воздухе.
— Никогда не делай так снова. Никогда так не делай.
Затем он поворачивается, отступая от Пэнси, и уходит по направлению к своей спальне.
День: 410; Время: 19
У Гарри небрежный почерк, который становится намного хуже, когда друг торопится. Судя по неряшливым закорючкам, ему было некогда писать, что заставляет Гермиону ценить то, что он всё же нашёл для неё минутку. Хотя, это ведь Гарри. Он мог быть слишком занят сражением с Волдемортом и толпой Пожирателей Смерти равно как партией в шахматы с Роном. Как бы то ни было, она всё равно очень счастлива.
Он ничего не пишет ни про своё местонахождение, ни про детали того, чем занимается, но отмечает, что прогресс наметился — и теперь есть надежда. Он скучает по ней, ему приятно, что скучают по нему, а у Рона всё тоже хорошо. Им сообщают последние новости, и они не понимают, как Молли с Артуром позволили Джинни участвовать в боях. Рон где-то повредил палец, и они теперь ближе к возвращению домой. Гермиона читает текст снова и снова — не меньше тридцати раз, — прежде чем отправляет письмо в свой задний карман. Она бы изучала его ещё столько же, не появись в комнате Лаванда с сообщением, что будет временно занимать эту спальню. Последнее, что сейчас нужно, — чтобы Джинни узнала, что Гермионе пришло ещё одно письмо, и у неё тоже был шанс получить от ребят весточку.
— Хорошо, что я не слишком близко его знаю. Страсть умирает, когда ты сходишься с человеком ближе. Доказано. Факт, — Браун улыбается девушке, которая незнакома Гермионе, но которая слишком молода, чтобы слушать о любовных похождениях Лаванды или сражаться на этой войне.
Лаванда спит со странным парнем с густой бородой и ярко-зелёными глазами, который минимум на десять лет старше, и которого Браун считает неоспоримо привлекательным. Гермиона начинает замечать, что подобные связи возникают повсеместно, и, наверное, в Хогвартсе люди тоже занимались сексом, но, насколько ей помнится, это происходило не так явно и откровенно. Иногда Гермионе кажется, что она единственная, кто не трахается с другом или незнакомцем — потому что обычно это либо близкий, либо совершенно незнакомый человек, ведь, похоже, на войне есть место для секса, но не для отношений. Все находят этому оправдание: в такое отчаянное время чувства не играют особой роли, но Гермиона считает, что они всё ещё имеют значение.
Сражения, смерть и страх — не повод становиться шлюхой и ложиться с первым встречным на своём пути. Так уж Гермиона устроена: она с трудом может припомнить, когда ловила себя на тех же мыслях, что высказывают её сверстники.
Лаванда с соседкой продолжают хихикать и обсуждать позы и техники, а Гермиона лежит в кровати и наблюдает за тенями облаков на фоне луны. Она думает о том, какой одинокой чувствует себя вот уже несколько месяцев, не имея при этом возможности на самом деле остаться в одиночестве. Размышляет о Гарри и Роне и о том, как счастливы или печальны они могут быть в данный момент. Думает о своих родителях, друзьях, смерти и острых капюшонах, что вырастают в чёрные башни на фоне пасмурного неба и белого дыма.
Иногда она думает о своей крови. Закрывает глаза и чувствует, как та бьется, пульсирует и несётся по венам под кожей. Временами это ощущение заставляет горло сжиматься, и Гермионе хочется плакать. Иной раз она предельно концентрируется на осознании собственной важности и уверенности, дабы сохранить веру в то, кем она является. А иногда, вот как сейчас, она совсем не понимает, что ей чувствовать.
Она теребит край отцовской футболки, в которой ложится спать с девяти лет, и поёт про себя старинные песенки, пока наконец не проваливается в сон.
День: 412; Время: 4
Она совсем не так представляла себе войну. Там, в Хогвартсе, проблемы тоже возникали, но всегда существовали и способ их решения, и время для его поиска. Были страх, опасность, но всё ощущалось иначе. Тогда ей казалось, что её жизнь и дружба с Гарри полны риска. Но сейчас Гермиона понимает: у неё просто не было достаточно опыта, чтобы оценить масштабы той опасности.
Война беспорядочна. Кровава, тяжела и неправильна — что там ещё обычно про неё говорят. Но она беспорядочна. Гермиона мысленно в этом упорствует — ведь она такого ещё ни от кого не слышала. Времени совсем немного, а то, что есть, никогда не используется с толком. Потом наступают затяжные перерывы, когда ничего не происходит, и люди хотят выпустить пар, пытаясь забыть о своём ожидании и о том, чего именно ждут. Им всем требуется больше времени, человеческих ресурсов, исследований, потому что — Гермиона уже знает — войну не выиграть только лишь с героями и энтузиастами.
========== Три ==========
День: 416; Время: 12
— Знаете, о чём я думаю, пока занимаюсь сексом?
— О, Мерлин, — стонет Эрни.
— Не уверена, что мы хотим это знать, — усмехается Лаванда.
— Этот вечер начинает меня пугать, знаете ли, — Дин бросает карты на стол рядом с Эрни и поверх его плеча улыбается Роджеру Дэвису. Тот смотрит на него в ответ.