— Комната изменилась, Гермиона.
Она чувствует, как расширяются её глаза, и резко переводит взгляд на целителя, который крутит рукой в воздухе. «Продолжайте, говорите», — сказал он. Гермиона спросила, как это может помочь, и тот ответил, что Рону надо привыкнуть их видеть. Маленькие изменения, шаг за шагом, словно приручение дикого животного. Будто пускание мыльных пузырей и ловля их на ладонь.
— Я знаю. Но это ничего.
Рон поднимает голову — в его глазах полыхает голубое пламя, слова срываются так быстро и резко, что Гермиона сомневается, что слышит английский язык. Рон поворачивается к ней спиной и отходит к стене.
— Они добрались до тебя?
— Чт… Нет.
— Откуда я знаю?
— Потому что я люблю тебя, — она отвечает неразборчиво, но ей приходится проталкивать слова сквозь стиснутое горло.
Его пальцы, прижатые к стене, сжимаются, плечи сутулятся.
— Скажи, что ты нашла его.
Кажется, ей не хватает воздуха. Кажется, она не в силах пошевелиться.
— Ещё нет.
Полная тишина, за которой следует взрыв. Рон пинает стену, лупит по ней кулаком, дёргается в сторону прикроватной тумбочки, хватает её и швыряет, но он слишком слаб, а тумбочка чересчур тяжела — она валится на пол почти около самых его ног.
— У тебя были книги! Я же сказал тебе, где их искать! Кольцо должно было привести тебя туда! — он тянет себя за волосы, вскидывает на Гермиону сверкающие глаза. — Почему ты не пришла? Почему ты не нашла меня?
Кровь бьётся в её венах, что-то огромное и острое застряло в грудной клетке.
— Сейчас я здесь.
Всхлипывая, он смеётся, холодно и разбито. Резко наклоняется, пытаясь подобрать разбросанные по полу вещи, и бросает в Гермиону воздух. Швыряет так яростно, что на шее вздуваются связки, а всё тело по инерции дёргается вперёд.
— Насквозь!
— Я всё равно здесь, — заверяет она, наклоняясь и стискивая руки. Она не знает: это молитва или мольба. — Я зд…
— Оставь меня в покое! Оставь меня в покое! Оставьменявпокоеоставьменявпокоеоставьменя!
Гарри с Гермионой вылетают в коридор, целитель захлопывает за ними дверь, и Гермиона разражается слезами. Гарри хватает её за локоть, подтягивает вверх и упирается глазами в стену за её спиной. Он обнимает её крепко-крепко: его челюсти сжаты, взгляд суров, а пульс бешено колотится возле её мокрой от слёз щеки.
День: 1570; Время: 22
За спиной со скрипом открывается дверь, и Гермиона вытирает лицо. Переводит взгляд с пейзажа за окном на отражение комнаты в стекле и замечает рыжую шевелюру. Удостоверившись, что её никто не увидел, Джинни быстро и бесшумно закрывает створку. Им не положено бродить по больнице посреди ночи.
Гермиона с трудом сглатывает, но её прерывистое дыхание так же красноречиво, как и покрасневшие глаза. Она переполнена эмоциями и с трудом может взять себя в руки — ничто не в состоянии её отвлечь: ни книги, ни телевизор, ни игры. Все те, кого она видела, застряли в том же самом месте, выхода из которого нет. Перед ними лежит пропасть, подобная разверзшейся на коже ране.
В неясном отражении Гермиона едва может разглядеть глаза Джинни, но понимает, что подруга качает головой.
— Гермиона, со мной тебе не нужно притворяться сильной.
Ком в горле снова набухает, и ей приходится трижды сглотнуть, прежде чем получается выдавить ответ:
— Я в порядке.
— Никто не в порядке, — пожимает плечами Джинни, будто это общеизвестная истина, не имеющая особого значения. Она хватает у стены один из стульев для посетителей, жёсткий и пластиковый, и ставит его рядом с Гермионой.
— Где ты раздобыла тапочки?
— Целители меня любят. Думаю, всё дело в рыжих волосах. Я получила эту пару, когда обмолвилась, что у меня мёрзнут ноги.
Гермиона усмехается.
— Мой целитель — женщина, так что…
— У меня тоже. Подмигни ей, кто знает, как оно выйдет?
— Я предпочитаю не заводить дружеских отношений с теми, кому приходится видеть меня голой, чтобы проверить мои раны, — неважно, мужчина это или женщина.
— Малфой об этом уже знает?
Гермиона косится на неё, но подруга ухмыляется, игнорируя этот взгляд.
— Я сказала ему, что люблю его.
Гермиона, моргая, смотрит в окно: она не собиралась затрагивать эту тему, пока слова вдруг сами не сорвались с губ. Луна озаряет её светом, напоминая о причине того признания. О лице Драко в синих сумерках и о том невероятном моменте. Она понятия не имеет, почему почувствовала необходимость кому-нибудь об этом рассказать. Джинни всё равно не поймёт — она и сама до конца не понимает.
— Вот как? — Джинни не выглядит слишком удивлённой, и Гермиона не может не задаваться вопросом: неужели она выдала себя больше, чем ей казалось?
— Да, — шепчет она, поднимая взгляд на луну, а затем встречаясь глазами с Джинни в оконном отражении. — Я пыталась убедить себя в другом. Он… К нему нелегко испытывать подобные чувства. В этой ситуации… А иногда действительно легко. Временами это так просто, вопреки законам логики. Я пыталась внушить себе, что это химический дисбаланс.
— Сработало?
— Нет. Я вру себе не намного лучше, чем своим друзьям. Чаще всего я просто очень хочу в это поверить.
Джинни смеётся и мягко качает головой.
— Что он ответил?
Гермиона сжимает руки, царапая ногтем большого пальца костяшку другой руки.
— Я вроде как ответила на его признание. Что-то типа того. Я имею в виду, однозначно он первым сказал эти слова, я же не произнесла полную фразу. Он вышвырнул меня за дверь беседки и орал, чтобы я убиралась, сказал это до того, как меня вытолкнуть, а я ответила: «Я тоже». Я тоже, — Гермиона машет рукой в воздухе и трясёт головой. — Он просто… смотрел. Даже не выглядел удивлённым. И вот интересно: он что, уже всё понял? Особенно после того, как я позволила ему залезть к себе в голову…
— Он лег…
— Ага. В тот раз он не дал от меня дёру, и я решила, что он ни о чём не догадался. Я ведь… Я ведь вроде и раньше говорила ему об этом. Своеобразным способом. Это было… завуалировано… кое-чем другим.
Глядя в окно, Джинни моргает, её губы постепенно изгибаются, и она, наконец, начинает смеяться.
— Чем?
— Я сказала ему, что я не фронтовая шлюха, — Джинни хохочет ещё сильнее, и Гермиона раздражённо косится на подругу. — После операции… в Италии. Он был зол. Начал… вести себя, словно я… ну, понимаешь, пустое место. Он даже не смотрел на меня. И я заявила, что я не фронтовая шлюха, а потом состоялся какой-то странный разговор, он спросил меня: а что, если он сам такой. Затем… О, прекрати уже смеяться!
— Мерлин, вы оба такие ненормальные!
Гермиона окидывает Джинни сердитым взглядом и сопит.
— Я имела в виду, что испытываю к нему некие чувства. Затем, перед тем как выпихнуть меня из беседки, он… Джинни!
— Прости. Я просто радуюсь, что влюбилась в того, кто не станет признаваться в своих чувствах, заявляя, что он не является шлюхой.
Губы Гермионы дёргаются, в ней начинает пузыриться смех, и она толкает Джинни в плечо.
— Он спросил меня: а что, если он сам такой, а потом сказал, что он не такой, но имел в виду скорее буквальное… Я никогда не говорила, что мы… обычные.
— Это ещё мягко сказано, — улыбка Джинни не спеша тает, и обе подруги поворачиваются к окну. — Страшно, да?
— А ещё глупо, и раздражающе, и… много чего ещё. Но с этим ничего не поделать. Будто я бессильна, и… это больно. Вряд ли это должно приносить боль.
— Но так бывает в любом случае, — пожимая плечами, шепчет Джинни. — Иногда больно настолько, что хочется вырвать это чувство из себя. Но ты этого не делаешь, потому что оно того стоит. Переставая перевешивать боль, оно теряет свою ценность.
— Я бы хотела в этой жизни чего-нибудь попроще…
— Гермиона, ты влюбилась в Драко Малфоя. Ты явно не стремишься к простоте.
Она теребит на пальце отошедший кончик пластыря, на котором налипли пух и ниточки из одеяла.
— Он сказал, что любит меня, — Гермиона знает, что уже говорила это, но чувствует необходимость повторить им обеим. Ведь Драко Малфой тоже в неё влюбился.