Он выдыхает, тянет её за губу и, наконец, разжимает объятия.
— Мои извинения.
Гермиона сердито смотрит на него, стараясь унять дыхание.
— Ты можешь просто сказать «прости»? Это для тебя что-то невозможное?
— Ага, боюсь, что так. Видишь ли, это у меня такая болезнь: я не могу произносить слово на букву «п». Иначе разряды молнии, ударившие с потолка, поджарят мой мозг. Ты действительно этого хочешь?
— Удар молнии? — Гермиона надеется, что веселье не отражается на её лице.
— Да. Этот диагноз мне поставили в очень юном возрасте, — он наклоняется к ней, и вот тогда она вспоминает о своих «проблемах с давлением». — Очень неприятное заболевание.
— Не сомневаюсь, — она пихает Малфоя в плечо, и тот усмехается. — Засранец.
— Бестолочь.
— Почему мы всегда говорим одно и то же? — спрашивает Гермиона, когда они выходят из комнаты, и она всячески старается не замечать его лёгкую хромоту. Которая, наверное, пройдёт через несколько дней: видимо, именно поэтому он и должен был оставаться в больнице до завтрашнего дня. Почему же они не дали ему трость? Но тут в мозгу вспыхивает образ его отца, и вопрос отпадает.
Едва касаясь его локтя, она делает глубокий вдох, её сердце стучит в горле. Всё это похоже на встречу с давно не виданным старым другом: несмотря на кое-какие изменения, которые надо принять, всё знакомо и желанно, и уже спустя кажущееся неимоверно долгим мгновение Гермиона старается вести себя нормально.
— Причина в отсутствии у тебя оригинальности, я вынужден повторяться и пользоваться одними и теми же способами, чтобы поднимать тебя на смех.
— Ты сам-то в это веришь?
— Разумеется.
— Мне кажется, у тебя есть кое-какие проблемы с враньём самому себе.
— Это побочный эффект постоянного общения с тобой. Похоже на болезнь, которая меня постепенно поражает. Скоро я начну всё время краснеть, топать ногами и гневно тыкать пальцем, — Гермиона смеётся, а Драко ухмыляется. — Вот ты веселишься, Грейнджер, а ситуация становится всё страшнее.
— Ну, у меня всегда был план разрушить твою жизнь.
— Он работает.
День: 1571; Время: 9
Люпин замер в ожидании, пока она просматривает список потерь. Кое-какие знакомые люди по Хогвартсу и совместным операциям, но никого из них близко она не знала. Гермиона обнаруживает упоминание нескольких человек, с которыми, похоже, работала, но она не владеет полными данными, чтобы утверждать это наверняка. Каждый раз, читая имя и сомневаясь, она мучается всё возрастающим чувством вины. Ей нужно будет спросить Гарри про Жабьена и Сэма и зайти в ПиП, чтобы проверить: не является ли один из шести упомянутых Гарольдов парнем Лаванды. Единственное имя, которое она знает точно, — это Тонкс, хотя Люпин предупредил, что список не полный, так что ей остаётся только надеяться.
Мелкая тёмная часть неё шепчет, что существует не так уж много людей, о которых она волнуется и кто не вошёл в озвученный Гарри перечень выживших. Просто их не так уж много осталось, но Гермиона старается отбросить эти мысли, пока они её не захватили. В списке содержится множество имён — людей, являвшихся для кого-то целым миром. И пергамент кажется ей неподъёмным.
— Мне жаль… Тонкс. Она… — Гермиона будет скучать по ней. Лёгкость её компании, меняющаяся согласно настроению внешность, неуклюжесть, теплота. Гермионе будет не хватать того, что Тонкс значила для Люпина.
Ремус машет рукой, не смея заговорить, и опускает глаза на бумагу. Гермиона возвращает список, следя за тем, как он проглядывает строчки и впивается взглядом в одну из них. В имя Тонкс, она в этом уверена. Больно видеть дорогое тебе имя в мешанине чужих данных, обозначающих смерть. Она вспоминает Джастина, его три коробки и свои размышления о небе. Это должно значить больше. Каждый из них должен значить больше.
Она вручает Ремусу отчёт о битве, и он откладывает пергамент на край стола. Прошлой ночью Гермиона не спала, ей пришлось трижды переписывать рапорт. Все её мысли и эмоции были в полном раздрае и она постоянно забывала, что делает не запись в дневнике.
— Слышал, что ты сломала свою палочку.
— Да, я перемотала её скотчем, пока не раздобуду новую. Я почти уверена, что починить её не получится.
— Сейчас ты сможешь ею пользоваться только в крайних случаях.
Гермиона открывает рот, чтобы сказать, что палочка точно не сработает, но затем, лязгнув зубами, закрывает его. Она таращится на Люпина до тех пор, пока её зрение не затуманивается, и медленно моргает.
— Сейчас? Ты отстраняешь меня сейчас?
Уголок его рта дёргается вверх, и на губах появляется слабая улыбка, совсем не сочетающаяся с тёмным кругами под глазами и глубокими морщинам на лбу.
— Гермиона, это согласованное отстранение. Той ночью многие Пожиратели Смерти были убиты или захвачены в плен. Мы продолжаем получать от новых пленников информацию и данные о местоположении, всё больше и больше узников оказывается в камерах перед отправкой в Азкабан. Будет сформирована команда, которая займётся поисками тех, кто пустился в бега или укрылся. Но кроме этого…
Её спина врезается в спинку стула, тело деревенеет, а мир вокруг начинает расплываться. Гермиона, не мигая, таращится на Люпина, какая-то пружина внутри закручивается всё туже и туже. В груди нарастает дрожь, горло перехватывает.
— Чт… Люпин, ты что такое говоришь?
— Гермиона, для тебя работы больше не осталось… Война окончена.
Весь воздух вылетает из её легких, и она плачет, не зная, что ещё ей делать в этот момент.
========== Сорок девять ==========
День: 1571; Время: 14
Гермиона стоит посреди министерского холла, а вокруг бурлит людской поток. Повсюду слышатся крики, поздравления, смех, сотрудники стремятся пораньше уйти с работы. Празднования уже начались, мальчик-газетчик раздаёт бесплатные номера «Пророка», жирные буквы заголовка кричат о завершении войны. На первой странице улыбающийся министр машет обрадованной толпе.
Но Гермиона также видит двух нахмуренных мужчин у стенки. Замечает женщину, которая вытаскивает палочку — Гермиона тут же напрягается, — чтобы показать её своему другу. Следит взглядом за репортёром, бегущим к группе авроров, и ждёт, что вот-вот появятся яркие вспышки. При звуке криков она усилием воли подавляет желание выхватить палочку. На глаза попадается маленькая плачущая девочка, которую утаскивают в безопасное место, — Гермиона высматривает оранжевую повязку на руке пришедшей на помощь женщины, но это всего лишь мать ребёнка.
— Нет ощущения, что всё закончилось, да?
Гермиона оборачивается на Дина — его левый глаз скрыт повязкой — и качает головой.
— Нет.
— Но так и есть. Они бы не утверждали, что всё закончилось, не будь это на самом деле так. Ты же знаешь паранойю Люпина: если бы он полагал, что остаётся хоть малейшая вероятность, он бы никогда нас не обнадёжил. На этот раз мы с ними расправились. Мы победили, — его голос звучит так, словно он пытается убедить не столько Гермиону, сколько себя. — Пока ещё не осознала?
Мы победили. Победили. Победили? Ведь всё закончилось. Ведь они по-прежнему живы.
— Нет.
Дин пихает руку в карман: левую, чтобы правой в случае необходимости выхватить палочку. Но только в исключительном случае, потому что он тоже участвовал в операции по спасению фальшивого Рона и тоже несёт наказание после окончания военных действий. В той операции, в которой ради неё умер Симус, в которой Симус и Джастин погибли ни за что. А они помогли Пожирателю Смерти проникнуть в Орден, предоставив врагу отличный доступ ко всем данным.
Но они всё равно победили. Верно? Победили. Победили. Это слово незнакомо и на слух, и по ощущениям. Стала ли она победительницей? «Всё кончено», — пытается произнести Гермиона. Всё кончено.
Она прижимает к груди выданные книги и брошюры: заголовок «Выжившие: как жить дальше» чернеет рядом с надписью «Почему мы не должны бояться просить о помощи». В этой же куче бумаг лежит список похоронных служб и контактная информация специалистов в Мунго. Тепло объятия МакГонагалл постепенно исчезает, и она снова повторяет про себя: «Всё кончено».