— Время.
— Всегда.
День: 1571; Время: 16
Она возвращается в белый дом, один из немногих уцелевших. Люпин хотел переправить Гермиону по каминной сети в Нору, но когда она промолчала, окинул её пристальным взглядом — она так и не подняла глаз — и вручил ей портключ. Ремус выдал ей ещё один, переносящий в Министерство, — чтобы она им воспользовалась, когда решит, что готова. Ей просто необходимо немного времени, чтобы постараться привести мысли в порядок. Попытаться справиться с шоком, от которого голова идёт кругом.
Завтра ей нужно показаться в Норе для запоздалого празднования своего дня рождения — на этом настояла Молли. А через два дня Гермиона покинет Уизли и отправится домой. Люпин сообщил, что её родители возвращаются, и при мысли о том, что она наконец их увидит, обнимет, а они предстанут перед ней живыми людьми из плоти и крови, которых можно коснуться, Гермиона не понимает, как же ей быть. Как только она на них насмотрится, сразу посетит библиотеку и набёрет столько книг, сколько получится, — о разуме, жертвах войны и способах исцеления. И плевать на требующееся время — она спасёт Рона, хоть и не сумела сделать этого раньше. Гермионе всё равно: пусть ради этого ей придётся ежедневно бороться в течение двадцати лет. Она не намерена терять своих лучших друзей. Вот они, прямо перед ней, и больше никто не сможет их у неё забрать.
Гермионе нечего упаковывать. Она оставила пару личных вещей в доме Гарри, но случись ей умереть, вряд ли бы набралось больше двух коробок. На ней до сих пор надета больничная пижама — её собственные шорты и рубашка Гарри не пригодны для носки. Но Гермиона всё же сохранила оранжевую полоску папиной футболки, засунув её на дно чехла для палочки.
Выданная на собрании книга, раскрытая на первой главе, лежит на столешнице, но Гермиона слишком увлечена разглядыванием в окне ярких листьев и старой ямы для мусора. Почему-то без других постояльцев и без бремени войны это убежище кажется страшнее. Все вернулись по домам, к своим кроватям и семьям, только Гермиона осталась ждать. Она могла бы отправиться в Нору или в маггловский мир, но найти в себе силы для этого не получается. Сил нет ни на что. В её мозгу вертится лишь список имён, и ей кажется, что именно сегодня вечером она сорвётся.
— Грейнджер?
Она втягивает воздух, будто пробуждаясь ото сна. Выныривает из своих мыслей и оглядывается через плечо на гостиную.
— Да?
Гермиона чувствует себя немного глупо: она не уверена, что его голос ей не почудился, — ответом ей служит тишина. Но она его видит: Драко заходит в комнату, встречается с ней взглядом и опускает глаза к полу.
— Привет, — шепчет она и морщится, недовольная собой.
— Привет.
— Что ты здесь делаешь? — это идиотский вопрос: она же сама видела, как его дом сгорел дотла, а идти ему больше некуда.
Она задумывается: каково это? Выдалась ли у него хотя бы секунда, чтобы осознать, что именно разрушалось в пламени? Считал ли он этот особняк памятником своему прошлому со всеми тёмными и светлыми воспоминаниями, или же воспринял пожар как утрату последнего, что у него имелось? Возможно, это чем-то схоже с её сундуком: воспоминания превратились в обрывки мыслей, которые постепенно исчезнут, не имея материального воплощения. Это нечто ценное, то, что могут не понять другие люди, но что понимаешь ты, не обращая внимания на мнение остальных.
Ей жаль, что Драко лишился дома. Жаль, что все они многое потеряли. Больше, чем она позволяет себе думать, но от ощущений никуда не деться — иногда пустоты оборачиваются великаном, устроившимся на твоей груди, пока ты сам разжимаешь кулаки, проверяя, что же удалось сохранить.
— Мне нужно кое о чём позаботиться.
— О.
— Я увидел твои брошюры возле двери. Уезжаешь? — спрашивает он, расстёгивает мантию и, пройдя вперёд, кладёт её на стол.
— Нет. До завтрашнего утра я никуда не уйду.
Малфой кивает, Гермиона перестаёт делать вид, что читает, и потирает лоб.
— Грейнджер, вода кипит.
— Что? Ой, — она поднимается на ноги и подходит к плите. — Ты счастлив?
— Счастлив? — на секунду Малфой выглядит встревоженным — Гермиона смотрит на него сквозь навернувшиеся слёзы, которые быстро смаргивает.
— Я думаю, что должна быть счастлива. Но я этого не чувствую.
Гермиона вглядывается в него: он изучает пол, его челюсти сжимаются, затем язык его упирается в щёку.
— Почему ты несчастлива?
— Не знаю. Я пытаюсь, — за час до его прихода она тренировала улыбку перед зеркалом, будто наглядная демонстрация работы мышц могла облегчить эмоции, распирающие грудь. — Я просто не знаю, что именно чувствовать. И не знаю, куда теперь двигаться.
— Этого не знает никто.
— Но тот факт, что все испытывают то же самое, не отменяет моих нынешних ощущений.
Он кивает, взглянув на Гермиону, забирает из её рук чайник и ставит его на холодную конфорку.
— Может, тебе стоит перестать пытаться что-то чувствовать, а просто начать переживать свои эмоции.
— Знаю. Знаю, но и ты знаешь меня.
— Да, — потянувшись, он выключает плиту. — Жизнь течёт быстро. Всё пролетает стремительно. Грейнджер, всё, что у нас есть, это случившееся с нами. И ты должна научиться понимать, когда за прошлое надо цепляться, а когда его стóит отпустить.
— А ты это понимаешь?
Он пожимает плечом, просовывает палец под край её футболки и проводит им по голому бедру.
— Не знаю. Я делаю то, что считаю лучшим для себя, и надеюсь, что это сработает.
— А если нет?
— Тогда случится катастрофа. И жизнь начнётся заново… Просто по-другому.
Она тянется и скользит пальцами по его предплечью. Сегодня всё кажется странным, но теперь она винит в этом их жизни: то, через что они прошли, и этот роспуск по случаю окончания боёв, хотя все они по-прежнему изломаны и зациклены на войне.
— У тебя есть планы на сегодняшний вечер? — спрашивает он, делает шаг вперёд и второй рукой касается нижней губы Гермионы.
— Нет, — шепчет она.
— Хорошо, — Малфой обхватывает её затылок, целует, и она корит себя за тот кульбит, что делает её желудок.
Я влюблена в тебя, Драко Малфой. Как тебе такая катастрофа? Гермиона бы хотела задать ему этот вопрос, но время сейчас для этого неподходящее, и она понятия не имеет, наступит ли удобный момент хоть когда-нибудь.
Прижимаясь и оттесняя их обоих назад, он целует её так, словно старается лишить дыхания. Гермиона обхватывает его шею, изучает его рот, прежде чем сплестись языками. Её руки оглаживают сильное тело: забираются под футболку, поднимаются к голове, скользят по спине. Малфой стискивает её ягодицы, притягивает к себе, трётся об её живот.
Драко отстраняется только для того, чтобы стянуть её футболку через голову. И даже не удосужившись стащить её до конца, вовлекает Гермиону в поцелуй, горя нетерпением коснуться её кожи. Она сама вытаскивает одну руку из рукава, тут же цепляется за его плечо, и яростно трясёт второй конечностью, чтобы избавиться от футболки. Драко убирает ладони с её живота и сдавливает полушария грудей. Его язык проходится по её нижней губе и проскальзывает в рот. Руки Гермионы ныряют под его футболку, подушечками пальцев она чувствует жёсткие волоски под его пупком — мышцы живота напрягаются, когда Драко подаётся вперёд. Она добирается до пряжки: ладони трясутся, пока она вытягивает ремень из шлёвок.
Отклонившись, она устраивает голову у него на плече — его рот тут же находит её ухо и, посасывая кожу, прокладывает дорожку из поцелуев на шее. Пальцы Гермионы заняты пуговицей и молнией на его ширинке; она рывком спускает брюки и бельё к коленям, краем глаза замечая стиснутые челюсти и красные губы Малфоя. Выбираясь из штанин, он снова тянет её к себе — она животом чувствует его сильное возбуждение.
— Драко.
— Что? — кажется, ему не хватает воздуха, так же, как и ей самой.
Гермиона мотает головой, обнимая его за шею.