— Драко?
Гермиона пытается унять дыхание и сердцебиение и опускает палочку.
— Там крыса.
Она пялится на него, закусив губы, но сдержать смешок не может.
— Разве ты не жил в подземельях?
— У нас никогда не было крыс, — презрительно фыркает Малфой, медленно опуская своё противокрысиное оружие. Он возвращает кастрюлю на столешницу, вскидывает руку к своему гладко выбритому лицу и потирает щёку.
— Возможно. Мы…
— Грейнджер, в моём доме крыс не будет. Я наслушался твоих тирад о домовых эльфах, но крысы — это уже за гранью.
Гермиона внимательно изучает шкаф, затем переводит взгляд на Малфоя, шарящего глазами по полкам. Фыркает и плотнее запахивает простынь.
— Твой дом?
— Да. Люпин решил… Подарить мне эту потрясающую дыру потому, что мой дом превратился в груду обломков. Слава богам, у меня есть другой. Но к сожалению, там живёт моя мать. Крысы или мамина опека — даже не знаю, что выбрать.
Гермиона обдумает услышанное позже, сейчас она странно себя чувствует: будто только что обнаружила сокровище, которое будет гордо хранить вдали от чужих глаз. Именно там, где бережёт всё то, что Драко доверил ей рассказать, а также то, что выдал невольно, — например, как смягчился его голос на слове «мать».
Гермиона смеётся, пожимает плечами, и его взгляд впивается в её ключицы.
— Это не плохо. Но тебе придётся его отремонтировать.
Цвет. Единственные яркие пятна здесь — это разбросанные тряпки и рисунки, по-прежнему висящие на стенах гостиной. Здесь всё надо отскрести от грязи и пыли, отчистить пятна крови с полов. Залатать дыры, переставить мебель и, может быть, на неделю оставить открытыми окна, чтобы избавиться от тяжёлого духа.
— Я был настроен понаблюдать, как он гниёт.
Драко осторожно обходит лужу чая на полу и, поколебавшись, кладёт палочку на стол.
Она замечает хищный блеск его глаз, делает осторожный шаг и всё равно подаётся навстречу, едва он хватает её за руки.
— В нём что-то есть.
— Ты везде видишь хорошее.
— Мне кажется, здесь может быть красиво.
Драко хмыкает и, наклонившись, проводит губами по изгибу её плеча.
— Грейнджер, это уйма работы.
— И что? Почини крышу; возможно, понадобится заменить ковры и мебель. Тебе однозначно стоит перекрасить стены. Эта пустота всегда меня напрягала, — с тех самых пор, как Гермиона впервые появилась здесь с Люпином. Когда она шла по коридору и увидела выпущенного из клетки Драко — в её мире, на её стороне.
— На это уйдут годы…
— Я помогу.
Жарко выдохнув, он замирает. Его пальцы сильнее впиваются в её руки, но вряд ли он это замечает. Бам, бам, бам, бам, бам.
— Никакого жёлтого, — ба-бам, ба-бам.
Гермиона улыбается, проводя ладонями по его затылку.
— А какой, зелёный?
— Разумеется.
— Красный.
— Тогда мне придётся завести эльфов, чтобы дополнить рождественскую картину, — Гермиона в отместку дёргает Драко за волосы, а он прикусывает мочку её уха.
— Мне нравится Рождество. Красный и зелёный. Я тогда чувствую себя счастливой. Может, я выкрашу твою комнату в розовый… — она осекается на полуслове, едва он вскидывает голову и встречается с ней взглядом. — Что? Не розовый?
— Думаю, меня устроит синий, — Гермиона краснеет, Драко, ухмыляясь, целует её в челюсть и снова поднимает голову.
— Я отправляюсь в Нору, — она сообщает это скорее его вездесущим рукам, нежели самому Малфою.
— Прямо сейчас?
— Скоро. Молли хочет устроить… запоздалое празднование дня рождения, — Гермиона переступает с ноги на ногу: ей кажется, что неловкость, которую она излучает, проникает в сознание Драко через его ладони на её коже.
— О.
— Мне нужно переправиться портключом в Министерство, а потом по каминной сети… Если бы это место было тебе знакомо, я бы попросила тебя аппариров…
— Я отведу тебя.
— Ты там бывал?
— Нет, я перенесу нас на середину океана, брошу тебя в воду и тут же, пока сам не упал, аппарирую обратно.
Она поджимает губы, и Драко тянет край простыни, скомканный у неё в кулаке. Он дёргает ткань, но она крепче вцепляется в «накидку». Поймав её взгляд, он вскидывает бровь и делает ещё один рывок.
— Мы уже обсуждали, что будет, если ты меня убьёшь.
— Верно. Тапочки, — простынь отлетает в сторону, его глаза скользят по телу Гермионы, и та стискивает руки. Малфой устремляет взгляд поверх её плеча на обеденный стол.
— Ты останешься?
— Здесь?
— Когда поможешь мне добраться до Норы… Ты останешься?
Он резко переводит глаза на Гермиону, и от их пронзительности ей не по себе. Она поднимает руку, проводит кончиком пальца по его носу, и он стискивает её бёдра. Дёрнув плечом, Драко притягивает её к себе.
— Да. Да, останусь.
День: 1572; Время: 12
— Думаю, я каждый год буду писать Финниганам письмо. Чтобы рассказать им, что я делаю со своей жизнью. Как думаешь, им это понравится?
Она пристально смотрит, как он запихивает коробку с крекерами между подлокотником и своим боком.
— Если они приложат к ответу парочку проклятий, то нет. Грейнджер, откуда мне это знать?
Она хмурится и, закрепив на голове полотенце, плюхается рядом с Драко на уродливый диван.
— Я подумала, это может принести им… своего рода успокоение. Понимание, что какая-то его часть жива. Жива в ком-то другом.
— А что случится, если ты ничего не будешь делать в течение года? Если ты окажешься слишком занята, чтобы спасать мир? Что ты им тогда расскажешь?
— Я…
— Грейнджер, ты загоняешь себя в угол. Что бы ты ни сделала, каких бы успехов ни достигла, тебе всегда будет казаться, что это недостаточная компенсация его жизни. Жизни любого из них.
— Это не…
— Да. Грейнджер, ты никогда не почувствуешь, что их смерть этого стоила. Твои друзья мертвы, и тебе придётся с этим смириться. И дело не в том, какую бы жизнь они могли прожить, а в том, какую проживёшь ты. Мы все ненормальные. Именно поэтому Министерство рассылает нашим родным памятки о том, как вести себя с нами. Не издавать громких звуков, не подкрадываться, не делать резких движений. Мы чокнутые. Наши мозги не в порядке, и все об этом знают. Чем больше мы…
— Я пытаюсь быть счастливой, — шепчет она, и в груди снова разливается тяжесть. Драко вглядывается в неё так долго, что она начинает испытывать неловкость.
— Временами ты будешь злиться, временами у тебя будут случаться срывы. Ты будешь видеть и слышать то, чего нет, будешь швырять заклятиями в деревья и будешь по-прежнему бояться. Ты будешь бояться даже больше. Ничто никуда не исчезнет. Мы никогда не сможем стать нормальными после того, что пережили, и, когда завтра утром ты проснёшься, твоя жизнь не превратится во что-то восхитительное. Но это не значит, что ты тратишь её впустую. Это не обесценивает их жертву.
— Знаю, — её голос срывается, и она прочищает горло. Малфой откидывается на спинку дивана и прижимается к Гермионе плечом. — Знаю. Ничего… Я должна сделать так, чтобы для меня это того стоило. Я… принимаю тот факт, что ничто не сможет оправдать их уход. Но я никогда не перестану стараться делать так, чтобы для меня всё это было не зря. Вот что я имею в виду. Это и для них в том числе. Это всё, что я могу им дать.
Есть разные виды утрат. Некоторые ты воспринимаешь как удары, сбивающие тебя с ног. Какое-то время спустя ты поднимаешься и делаешь шаг, другой, ещё один. Оставляешь произошедшее за спиной, что-то в тебе меняется, и ты оглядываешься назад с щемящей грустью, которая с каждым твоим шагом становится всё тише. Это та темнота, которую порой ты ищешь в оставшемся позади безумии, но с годами горе слабеет, оборачиваясь тоской, приправленной ностальгией и сожалением.
А иногда просто нет той потери, которую ты можешь принять и после которой можешь двигаться дальше. Эти утраты — лишь невзрачный набор писем, отражающий то, что было жестоко украдено у тебя. Иногда это то, с чем ты существуешь, — словно нож в груди, вытаскивая который ты обрекаешь себя на смерть. Ты ходишь, дышишь, живёшь и носишь это в себе — боль в груди, дыру, набитую осколками, пустоту, образовавшуюся в твоём сердце.