Мы снова оказались в том самом коридоре с офисными дверями и табличками, но я уже не чувствовал себя здесь неуютно. Наоборот – маска и балахон в сочетании с бюрократически-строгим интерьером - как во сне, непрочно, но убедительно - сливались в ритуал, в предвкушение, в сладкий кошмар.
Наконец женщина остановилась, медленно распахнула двухстворчатую дверь и выжидающе посмотрела на меня. Было еще что-то в ее взгляде. Предостережение? Просьба? Но слишком поддавало снизу вверх сердце, слишком давила лицо маска. И нетерпение... Ах, какая же я сволочь!
Я прошел мимо и почувствовал, что она, шагнув следом, закрывает двери. Почему я отвлекся на этот легкий клацающий звук? От страха или чтобы продлить удовольствие перед тем, как взглянуть вперед?
Прямо от входа начинался длинный узкий помост. Обычно на таких помостах, покачивая бедрами, прохаживаются манекенщицы. Но не сейчас. Сейчас по нему медленно, чувствуя на себе внимание множества притаившихся в темноте людей, шел ужасный человек. Шел Палач. Был ли это я? Не знаю. Но главное было впереди.
В конце помоста, ярко освещенное прожекторами, стояло сооружение... Не могу описать его – я видел только лишь высоко поднятое кровожадное лезвие, покрытое темной краской, остро отточенная кромка грозно блестела. Сбоку появилась еще одна фигура в белом. Это Он, - подумал я... или Палач. Внутри предательски заныло. Но это был не осужденный. Когда я подошел ближе, то увидел, что все унизительные и страшные приготовления уже закончены – прямо под висящим ножом гильотины, в деревянной двойной колодке, открывающей узкую щель шеи, лежал человек, завернутый в черное.
Стоящий, в маске и таком же как у меня белом балахоне, приблизился и указал мне пальцем на рычаг, пускающий в действие нож. Я подошел еще ближе и физически ощутил, как напряглась тишина в зале. Это так просто – дернуть за рычаг и... За мной послышался шепот:
- Как только погаснет свет. Только когда погаснет свет, не раньше.
Неожиданно я почувствовал легкое разочарование. Самое страшное, самое влекущее действо должно совершиться в темноте. Почему? Значит ли это, что казнь все-таки не настоящая? В общем-то, Мазель и не отрицал такой возможности. В этот момент смертник в черном пошевелился. Он живой, значит... Вдруг я осознал, что мне просто необходимо посмотреть ему в лицо. Не знаю зачем. Может быть Палач хотел насладиться видом другого участника. Соучастника? А, может быть, по его глазам понять, действительно ли мы... Или только играем. С залом, сами с собой, друг с другом.
Я обошел гильотину и наклонился к лежащему. С этой стороны массивные деревянные балки станины были предусмотрительно обиты жестью. Ну да – кровь... Палач застыл над жертвой, а мое собственное «я» заметалось в ужасе от всех этих деталей. Я знал, что еще немного, и оно оторвется от Палача, но боялся, что Палач, почувствовав это, успеет дернуть проклятый рычаг.
Послышалось что-то вроде стона – это обреченный, увидев меня, пытался что-то сказать. Маска не позволяла мне разглядеть его, и я наклонился еще ниже. На меня, вывернув голову и скосив глаза, смотрел Гарри.
Дальше я видел все вокруг меня в каких-то размытых застывших фрагментах движения. Я разогнулся, рука потянулась к рычагу. Чья рука? Наверное моя. Потом - женский крик, еще более жуткий, чем все остальное. Маска давила еще сильнее, не давая дышать.
И тут погас свет. Наконец-то погас. И я понял, что не могу сделать то, для чего меня сюда привели. И с радостью осознал, что не сделаю это. И долго еще буду содрогаться от того, что подошел совсем близко... А, может быть, жалеть, что не смог, не переступил. Какая гнусная ловушка была мне подстроена! Как тяжело и нечем дышать в этой проклятой маске! А крик, женский крик, оказывается, уже прекратился и стало еще тише, и эта невидимая сжавшаяся в комок толпа...
Я уже начал падать, чувствуя, что делаю это в несколько отдельных приемов, и руки мои, подчиненные тому же ритму, белели то передо мной, то где-то сбоку. И тогда - я слышал это отчетливо! - скрипнул опущенный кем-то рычаг, прошелестело мчащееся вниз тяжелое лезвие и смачно чавкнуло, приземляясь между колодок.
Когда вспыхнул свет – сразу же или спустя долгое время - я не знаю. Я стоял на четвереньках спиной к гильотине. Потом я неуверенно поднялся на ноги и почувствовал, что толпа подалась от помоста. Значит ли это, что самым страшным во всем этом зрелище был я? Прекрасно! Эта пугливая, подлая, как и я, толпа боится меня. Ну так получите, гады!
Я рванул обеими руками душащую меня маску. Смотрите сюда! Да, это я! Хотите меня запомнить? Запоминайте! Тут я почувствовал, что этого недостаточно. Какой-то вывернутый, выкрученный спиралью голос твердил, что только унизив сейчас себя, я унижу и этих, смотрящих на меня из темноты. Но что я могу? Ах, да! Я ухватился за ворот балахона и рванул. Тонкая ткань разлезлась у меня под руками. Все! Теперь я - совершенно голый - стоял на помосте, как помоями облитый светом прожекторов. Вот он я какой, сволочи! Дергая руками и ногами, я исполнял судорожный танец - танец унижения, отвращения и скорби. Но еще это был танец освобождения и восторга, выхода в совершенно невозможную реальность, когда только и остается, что вытянуть шею, запрокинуть голову и, увидев в небе луну, неожиданно согласиться, что она черная... Только вот повернуться лицом к гильотине я не мог. И, подумав о ней, понял, что уже вообще больше ничего не могу.
Как был, голый, я рванул по помосту к далекой, очень далекой двери. Ну наконец-то! Еще один рывок в коридор... И сразу же увидел скорбную физиономию Мазеля. А за его спиной неумолимо, как расплата, стояли двое полицейских.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Не было никаких мыслей. На мгновение почудилось, что и меня самого тоже нет. А потом стали возвращаться какие-то ощущения... Показалось, что я по-прежнему лежу, приклеенный к крыше, и задыхаюсь от ужаса и желания криком развеять густой кошмар. А еще - чувство подлого страха. Потому подлого, что внушенного не случившимся (случившимся ли?), а появлением полицейских. Настоящая ли это полиция или только лишь мазелевские ряженые -не знаю. Но только я бросился бежать от них и чувствовал, что чем быстрее бегу, тем меньше остается на мне налипшей, как битум, невообразимой кровавой реальности.
Каким-то чудом я попал в ту самую комнату, с которой и началось мое путешествие по Дому. Здесь ничего не изменилось. Все так же горела лампа в углу, все тот же застоявшийся сигарный запах. Самое удивительное, что я знал – я не схожу с ума. Скорее наоборот: ко мне возвращался рассудок. Какого черта я кинулся раздеваться там, на помосте?! Ай да я! Моя незащищенная нагота волновала меня больше всего. Ну куда я теперь пойду? Хотя здесь рядом ванная, а в ней, наверное, все еще лежит моя грязная одежда. Плевать, сойдет и грязная. А что потом? Не знаю. Выбраться из дома? Но как? Вероятнее всего, что ловить меня будут на выходе. К счастью, в этом Доме есть где спрятаться. Почему-то я был уверен, что лучше всего сначала пробраться в подвал, к Шутнику. Не должен он меня выдать. Но сначала все-таки одежда. Даже если мои тряпки Джулия успела выбросить, то какие-нибудь халаты или полотенца здесь должны быть!
В ванной было темно, и я никак не мог найти выключатель. А на двери висело только одно полотенце. Я снял его с крючка. Это была целая махровая простыня. Представив себе, как, замотавшись в нее, стараюсь проникнуть в подвал, я рассмеялся. Надо искать что-то другое. Может все-таки мои джинсы еще валяются где-то здесь на полу. На ощупь я обошел всю комнатку и наткнулся на ванну. Моя ищущая рука окунулась в воду, приятно теплую воду. Естественно, как будто именно за этим и пришел, я залез в эту воду и растянулся во всю длину. Мыльной пены на сей раз не было, но все равно мне показалось, что вот–вот войдет Джулия, принесет сигару и... Все начнется сначала? Вода ли, темнота ли и тишина, но ощущение отмотанного назад времени было фантастически очевидным. И я легко поверил, что мы снова встретимся с Гарри, и что теперь я... А что я мог сделать иначе? Не убегать от Джулии к Берте? Не подсаживаться к костерку Шутника?