- Да не в этом дело, - вдруг вмешался Шутник, - новая реальность ничем не хуже тех, старых. Просто нажатые по второму разу кнопки, по идее Мазеля, должны включить аварийное освещение во всем Доме. Если мы это сделаем, то сразу станет понятно, насколько правдоподобен был Мазель, куда бы он не подевался. И если это все...
Он оборвал себя на полуслове и опять уставился на огонь. Сэм с тревогой посмотрел на него, покачал головой и извиняющимся тоном сказал мне:
- Представьте, что некоему человеку ампутировали ногу. Он просыпается после наркоза и еще не знает толком, что ему отрезали – ступню, по колено или всю ногу. Надо, конечно, посмотреть. Но страшно. Глупо, ничего ведь не изменишь, но страшно.
Шутник кривился, слушая Сэма, и, когда тот замолчал, перегнулся через стол и выхватил чемодан у лифтера. Сэм, увидев, что он собирается делать, закивал головой, как будто намеренно провоцировал его своими речами. Что-то не то и не так было с этим чемоданом, я чувствовал это, только вот все сильнее гудевшая голова не позволяла сосредоточиться.
Все произошло так быстро, как быстро донесся до нас свет: где-то очень высоко зажглись мощные лампы. Где именно - я не знаю, потому что, когда глаза привыкли к этой внезапной яркости, посмотреть вверх было просто некогда. Впрочем, вниз я старался не смотреть тоже. Жуткую, нечеловеческую картину увидел я - нереальную, не могущую быть. Но я стоял в самом ее центре.
Мы зависли над пропастью на узком обломке бетонной плиты, которая уже вся пошла трещинами, и я сразу понял, откуда взялось ощущение огромного пространства и это потрескивание. Вокруг нас - вверх, вниз и далеко в стороны - разметалась пустота. Я оглянулся. Чудом уцелевшая шахта лифта, с прилепленными к ней обломками этажей, казалась тоненькой и ненадежной. Трудно сказать, что именно позволяло держаться на весу этому длинному и узкому обломоку, но сейчас он, очевидно, мог обрушиться в любую секунду. Вниз, далеко вниз, в перемолотые, рассыпавшиеся бетонные внутренности Дома. Туда, где, по-видимому, лежал Мазель. А я... Что мне стоило не пойти в темноте прямо на свет, а шагнуть в сторону...
Ни Сэм, ни Шутник не тронулись с места, а продолжали неестественно спокойно сидеть на своих местах. Шутник только покрутил головой и посмотрел на Сэма, как бы спрашивая, что же теперь делать. Лифтер, похоже, был потрясен не меньше меня, но не шевелился. Он, кажется, думал что любое его движение вызовет обвал. Медленно, невесомо, сдерживаясь, чтобы не побежать, я начал отступать к лифту.
- Ну вот, - сказал Шутник, - а что дальше? Ты ведь, Сэм, всегда посмеивался над моими подвальными потемками. Изволь, получи свет. Ну что, будем продолжать эксперимент? Или так все и оставим?
Сэм улыбнулся ему, почему-то помахал мне рукой и погладил по рукаву сидящего с выпученными глазами лифтера.
- Видишь ли, Шутник, я почему-то думаю, что Мазель как раз и предусмотрел такой поворот событий. И вообще, я начинаю понимать, что он был прав говоря, что без него у Дома не было бы будущего. Я ведь всегда считал, что Дом - это моя выдумка. А оказалось, что Мазель все игры с реальностями начал значительно раньше – тогда, когда создал клуб для неизлечимо больных. А был ли кто-нибудь из них по-настоящему болен, кроме самого Мазеля? На избитый, в общем-то, вопрос – быть или не быть, он придумал неплохой ответ: залезть куда-то в середину, между двумя состояниями. Но, конечно, чтобы пребывать в таком равновесии, нужны сильные средства, очень сильные. И вот, пожалуйста!.. Нет, я доволен тем, что произошло.
- Да ладно, - Шутник повысил голос, и эхо качнуло наш ненадежный пол, - теория теорией, я тебя спрашиваю, что дальше? Ведь кнопки, как известно, можно нажимать в разных комбинациях.
Я был уже почти у входа в прихожую и повернулся, чтобы открыть дверь. Сердце, как сумасшедшая медуза, отзывалось неожиданно в самых разных частях тела. Последнее, что я успел увидеть, отворачиваясь – Сэм и Шутник, склонившиеся над открытым чемоданом, и лифтер, бессмысленно смотрящий мне вслед.
Я очень аккуратно закрыл за собой дверь, стараясь отгородиться от оставшегося за моей спиной безумия. Лифт стоял на том же месте. После всего увиденного, в ожидании, что пол вот-вот уйдет из-под ног, даже висящая на волоске кабина показалась мне оплотом надежности. Но что-то было не так и с лифтом: ни одна из нажатых кнопок никак не отозвалась, кабина стояла не шелохнувшись. Где-то, по краешку сознания, прокралась мысль, что теперь надо дождаться, пока рухнет висящая плита, и тогда... Но это было слишком страшно. Вдобавок раздался треск посильнее, чем раньше, меня чуть качнуло вместе с кабиной. Да черт с ним со всем! Кабина, возможно, снабжена гасящими скорость тормозами. Если намеренно оборвать трос... Да и ехать-то всего пять этажей...
Не раздумывая дальше, я подпрыгнул и со всего маху врезался задом в жесткий пол кабины. Тут же над головой громко и звонко лопнули остатки троса, кабина дернулась и на секунду ушла из-под меня. Я закрыл глаза. Еще через секунду меня стало прижимать к полу – кабина тормозила. Она двигалась рывками, то срываясь, то тормозя, а я совсем потерял голову и безучастно сидел на полу с закрытыми глазами.
Но, как бы долго это не продолжалось, в какой-то момент кабина остановилась совсем. Я еще какое-то время не открывал глаз. А потом легко поднялся и быстро вышел в холл. Солнце уже садилось и теперь косо било в дом напротив, но в остальном это был все тот же холл. Я глубоко вздохнул. Так не бывает! Сначала – бесконечный непонятный бег по лестницам, потом - варварство разрушения, теперь - тихий и безмятежный аккуратный холл... Ну что, стиснуть зубы и, плюнув на все, снова попытаться забраться наверх? О-о, нет! Тем не менее, я поднял глаза и сразу все понял – потолок был в страшных огромных трещинах и даже, как мне показалось, слегка провисал прямо над головой. Откуда-то сбоку до меня добрался ветерок, я повернулся и увидел, что огромная, обращенная на улицу стеклянная стена лежит, разбросанная на тысячи осколков. Думать было нечего.
Прямо по этим осколкам, не чувствуя боли в порезанных ногах, я кинулся наружу. Бегом проскочил сонную улицу, долетел до угла с более оживленной авеню и остановился. Мимо шли люди, поглядывая на мое перекошенное лицо с равнодушным любопытством. Воздух был тягучим, по-летнему вязким. И вдруг и улочка, и авеню с ее прохожими, показались мне продолжением декорации, только не той странной, но безобидной, что у Сэма, а другой, еще более жестокой, чем у Мазеля. Потому что жестокость охватывает и эту реальность, как железный обруч бочку, и не дает ей рассыпаться. И нужда в жестокости здесь еще больше, чем в Доме. Кроме того, в Доме, в его реальностях, живут добровольно, а на этих улицах мы все заключены в одну бесконечную реальность, и убежать из нее можно либо в смерть, что страшно, либо в Дом, который так удачно застрял посередине. Дом...
Я повернул голову и, прислонившись к стене, стал опускаться на землю. Это было нетрудно, потому что земля под ногами дернулась, как недавно пол лифта, потом дернулась еще сильнее и загудела. Дом - тот самый, из которого я только что выбежал - начал медленно оседать, странно складываясь внутрь. В какой-то невероятный момент мне показалось, что, удержись я на ногах, и Дом остановит свое тяжелое, пыльное и грозное движение вниз. Но безрассудная, необъяснимая рука упрямства тянула меня все ближе и ближе к теплому асфальту. Из последних сил я сопротивлялся. Дом вроде бы замедлил движение, но потом быстро и равнодушно, покоряясь неизбежному, осел окончательно. Только дым рванул в стороны и вверх и к моменту, когда я коснулся асфальта, завертел в мелких смерчах, скрыл остальное разрушение. Пыль заслонила солнце, и я был почти уверен, что его просто кто-то на время пригасил, как и положено в этой сцене. Кричали и куда-то бежали люди. А я внезапно догадался, почему были так спокойны Сэм и Шутник в тот, последний момент. Дом остался Домом. Просто маленькая перемена декорации. Интересно только, что дальше.
КОНЕЦ
Июль 2001, Нью-Йорк.