Рейчел скользит теплыми ладонями под футболку Хлое, тянет наверх и не позволяет стыдливо прикрыться или хотя бы подумать о том, что это нужно сделать. Она не позволяет Хлое сделать даже малейшее движение, прижимая ее к себе; а после скидывает с себя абсолютно все. Рейчел раздевается быстро и уверенно, не смущаясь и не переставая смотреть Хлое в глаза. Хлоя плавится и тает, растекается воском по шелку, вдыхает сладкий запах духов.
Дождь барабанит все сильнее и сильнее.
Грязь асфальта с бешеной скоростью начинает смешиваться с плевками крови, так ласково и нежно пропитывая чернотой с багряной примесью девственно-белоснежную ткань свободной футболки.
Кровь, что льется ручьем с уголка ее рта в совокупности с накатившей рвотой, отдает солью на вкус.
Слизь, вперемешку с кровянисто-сопливой жижей так предательски скатывающаяся крупными каплями с кончика носа, в итоге расплывается в грязной луже всего в паре сантиметров от ее рта.
Эта тварь умудряется растоптать все ее собранные за сложные годы силы, все ее гребаное хваленое самообладание одними лишь подошвами высоких и тяжелых сапог, так бескорыстно и надменно наслаждаясь мучениями Прайс, которая сейчас может только стонать и обещать себе не двигаться, никогда больше не двигаться; только обещать, конечно, на деле это ни капли не выходит.
— Вот она я, — шепчет Рейчел. — И я вся — твоя.
Она стоит, не прикрываясь, и кожа ее покрыта мурашками, а в карих глазах рассыпаются пески закатной пустыни. Рейчел — огонь, вечная сансара, раскаленное солнце во вселенной.
Хлоя встает и неловко делает шаг навстречу, распахнув руки. У нее никогда не хватит смелости поступить так, как Рейчел, но ей безумно хочется коснуться и обжечься до красных ладоней.
Рейчел — пламя, в котором горит Хлоя.
От очередного удара, в результате которого свежая кровь резким плевком изо рта смешивается с той, что уже успела запечься под уголком ее скул, ребра предательски трещат. Мудак, что затеял это представление, кажется, совсем забыл о том, что, помимо части избиения жертвы, есть еще и другие важные детали. Если бы Хлоя была в состоянии, она бы скрестила пальцы наудачу: лишь бы не изнасиловали, не перебили позвоночник, не похитили, не продали в рабство и не убили.
Но, кажется, ему плевать на свой исходный план, ведь именно сейчас ему приносит извращенное удовольствие наступать на синие пряди, которые уже давно перестали быть таковыми. Хлоя ждет, что сейчас это прекратится, вот сейчас, вот прямо сейчас, но человек решает не останавливаться на достигнутом: каблук армейского тяжелого ботинка с безмерным удовольствием врезается в щеку Прайс, отчего ее неслабо отбрасывает в сторону, а рваная рана на мягкой щеке довольно быстро расползается, наполняясь зловонной грязью асфальта и свежевыступившей кровью.
Хлоя губами считает родинки на ее плечах, пальцами скользит по тонким ребрам, ладонями чувствует острые косточки бедер. У Рейчел подгибаются колени, и Хлоя, не готовая ее удержать, падает в ворох одежды под ними. Рейчел смеется, а затем внезапно замолкает и заглядывает Хлое в глаза. У Прайс кружится голова от этого взгляда, дрожат руки и горят щеки, но она понимает все без слов. Рейчел подносит ее руку к губам и целует тыльную сторону ладони; Хлоя стонет сквозь зубы.
Она не знает, как это бывает, когда по-настоящему, но верит, что сейчас все так, как должно быть.
Боль иррадиирует от одного места к другому, наполняет собой Прайс, будто раскаленной медью заливается в кости; окружает ее, будто огромное облако, способное причинить еще большее страдание в абсолютно неудачный и неожиданный момент, всё больше, сильнее, отвратительнее, неожиданнее — и черт его знает, куда на этот раз.
Перед глазами уже больше пяти минут, а может, уже и все десять, маячит оборванный кулон с патронами, который сорвался с шеи, кажется, еще в самом начале. И сколько он вот так уже лежит?..
Она пытается сопротивляться, пытается дать отпор, но кто она, хрупкая девушка, против огромного амбала? Ее швыряют оземь, поднимают — и снова бросают, и едва она впадает в желанное забвение, как очередной поток боли заставляет прийти в себя.
И все повторяется. Снова и снова, не переставая, не заканчиваясь, не останавливаясь на отдых.
Разбитыми губами в тысячный раз Хлоя шепчет: «Пожалуйста», но оно стекает по асфальту очередной кровавой струйкой.
Рейчел громко стонет Хлое в плечо, прижимается всем телом, натягивается, как струна, а затем, когда Хлоя берет последний аккорд, опадает в ее руках. Искры в глазах, собранные из миллиона созвездий, что горят между ними сейчас, на пару мгновений застывают перед ними и вырываются горячим вздохом, тут же затерявшимся в губах нависшей над ней Хлои. Они — эти искры — испаряются в долю секунды, чтобы потом, спустя пару драгоценных секунд, разразиться багряным громом, превратившим все тело в бесконечно отчаянный стон. Рейчел тонет в этих объятиях, будто в последний раз, цепляясь за ее угловатые плечи так, будто это ощущение реальности способно исчезнуть в одночасье прямо из-под ее ладоней. Еще секунда, две. Но этого не происходит. И теперь Хлоя знает: этого никогда не произойдет.
Только спустя полчаса она осознает, что уже — наконец — осталась одна, и позволяет себе сделать первый вдох.
Комментарий к VI and 1/2.
За эпиграф выражаю благодарность Quentin Mar;
за яркие сцены насилия - Mort;
за бесконечное терпение - _А_Н_Я_;
и за комментарии, вдохновляющие двигаться вперед - всем своим читателям.
========== VII. ==========
недостаток тепла и запаянный в строки бог.
чашка кофе с корицей, гвоздика и кардамон.
мир как будто с утра задевает тебя: «слабо
этот день пережить, до прихода домой —
и в сон?»
Хлою везут в больницу; пахнет лекарствами, горько на языке, бинтуют руки, вправляют ребра, мажут йодом ссадины, зашивают щеку уродливыми нитями; Хлоя огрызается, посылает всех к черту, но сидит, не пытаясь вырваться. Вокруг суетятся врачи в белых халатах, медсестры ставят капельницы, укладывают в пахнущую смородиной постель. Хлое не спится, сна ни в одном глазу, только мысли — бешеные, сумасшедшие, дикие. Боль мешает уснуть, успокоиться, забыться. За дверью палаты слышны голоса, иногда даже смех, звук шин инвалидных колясок; в воздухе больше нет запаха таблеток, только ягодность постельного белья и едва уловимый аромат белого чая. Но Хлоя слышит, как скрипит деревянная рама на окне, как ветер беспощадно пытается пробраться в комнату, смести ее с кровати, вновь кинуть об стену — и на пол, до хруста костей.
Ей вводят седативное, и мысли отступают.
Хлоя погружается в сон.
*
Ей снится Рейчел — теплые губы на ладонях; и Прайс просыпается с улыбкой. В горле саднит, вокруг ребер тугой бинт, мешающий сделать болезненный вдох, за окном тяжелые серые тучи.
Стелла — первая, кого видит Хлоя. Маска спокойствия слетает с нее, когда она смотрит на Прайс.
— Я в порядке, — отвечает Хлоя на незаданный вопрос. — У меня болит каждая гребаная косточка, но я в порядке.
Хлоя тянется к стакану с водой; Хилл помогает ей сделать пару глотков через цветную трубочку.
— Хреново выглядишь, Прайс! — восклицает Джастин, входя в палату одновременно с доктором.
Хлое ставят с десяток диагнозов: растяжения, ушибы, ссадины, гематомы, подозрения на многочисленные переломы; она почти не чувствует рук; разбитые губы мешают складывать слова в предложения, поэтому Прайс общается только с помощью «да», «нет», «отвали».
Ее, хромающую и нетвердо стоящую на ногах, разбинтовывают и проводят в душевую. Хлоя принимает душ, шипя и стоная — вода причиняет острую боль, руки едва слушаются; осторожно чистит зубы, сплевывая сгустки крови; смотрит на себя в большое зеркало и усмехается: на ней нет ни одного живого места. Ни одного чертового места, где не было бы синяка, пореза или ссадины. Она смотрит на свои ноги ниже колен — в некоторых местах ее кожа выглядит, словно потертая наждачкой.
Хлоя с трудом надевает серый халат, засовывает ноги в тапочки и выходит.