— Мы готовы начинать. — Плавный голос Виктории разносится по всему залу.
Макс смотрит на нее сквозь объектив своей камеры и не узнает в той женщине, что сейчас сидит там, за столом, бывшую одногруппницу: куда же пропал весь пафос и надпись поперек лица «Виктория-Чейз-лучшая-девушка-в-мире»?
Но едва Виктория, скрестив тонкие руки на груди, наклоняется к микрофону и произносит ответ на первый вопрос, как Макс смеется внутри себя: нет, Чейз такая же, какой она ее знала — высокомерная, заносчивая и острая.
Но какой же она профессионал, черт бы ее побрал!
— А что насчет спонсоров выставки? Сколько их у вас сейчас?
— Пока Вы задаете этот вопрос, Ваш канал уже звонит нам с предложением спонсорства, — отвечает Чейз.
— Итого у нас около трехсот спонсоров на данный момент, — добавляет мужчина с табличкой MR WILLIAMS перед собой; свет красиво падает на его синюю рубашку, и Макс торопится сделать кадр.
Не отрывая фотоаппарат от лица, Макс удивляется: познакомиться с именами членов команды Прайс у нее не было времени, она вообще не планировала приходить на конференцию.
Если бы сейчас ее спросили: «Каково это — видеть своих одногруппников, таких взрослых и состоявшихся, прямо перед собой?», Макс бы ответила, что испытывает смешанные чувства: она не считает себя неудачницей — все-таки «Хассельблад» приятно греет душу — или не взрослой (по ее меркам, взрослость начинается после семидесяти), но легкая зависть на миг омрачает ее лицо. Вот они сидят перед ней с позолоченными табличками, отвечают на вопросы корреспондентов, а еще несколько лет назад она видела, как они выпускались из академии, полные планов и надежд: кто-то — разрушенных, как Джастин, а кто-то — имеющих прочную дорогу для их достижения, например, Виктория.
Она видит рядом с Джастином Тревора и делает снимок.
— Вы об этом мечтали всю жизнь? — следует вопрос из зала. — Сделать то, что не делал никто: объединить под одной крышей античность и модерн?
Она ловит Хлою в объектив, пальцы сами скользят на кнопку SHOT, поглаживают, надавливают; легкая, быстрая вспышка молнией пронзает галерею; Макс чертыхается: смазано.
Хлоя отвечает на один вопрос, второй, третий… Макс смотрит на нее, увеличивает изображение — и не может понять: что с ней не так? Хлоя сидит всего в десяти метрах от нее, Колфилд отлично видит ручку, что та теребит, скомканный лист блокнота, пустую бутылку из-под воды.
Что-то ударяет в голову в Макс, бьет под дых, заставляет замереть. Пустая бутылка.
Прошло двадцать минут с начала конференции, но бутылка уже пуста, тогда как у других она даже не открыта. Макс торопливо наводит фокус, проверяя; пластик пуст. Хлоя, ты так сильно волнуешься, ты с похмелья, или, может быть, это что-то иное?..
Мысль вылетает из головы спустя секунду, когда она делает несколько крупных планов, погружаясь с головой в работу; была бы ее воля — занырнула бы в фотоаппарат, управляла бы вручную этим механизмом, налаживала контакт, задавала нужные настройки. Смотрит на часы, проверяет мобильный, снова изгибается, старается принять идеальную позу, поймать свет, кадр, передать то, что сейчас происходит вокруг.
— Мисс Прайс, а что заставило Вас заниматься искусством? — доносится до Макс с другого конца зала.
Конференция подходит к концу — остается меньше получаса, и она сможет пойти домой, вернуться в съемную комнату с вафельными занавесками на старом деревянном окне, упасть на кровать и заснуть сладким сном. А завтра снова купить ледяной кофе в кофейне Мо и разобраться с освещением у себя в арт-центре.
Но едва Хлоя начинает говорить, ее хриплый, неожиданно низкий голос на секунду останавливает сердце Макс.
— Один мой хороший друг мечтал стать фотографом и открыть здесь, на Эмпайр-уэй, свою выставку.
У Макс предательски, совершенно невовремя и абсолютно недопустимо для фотографа начинают дрожать руки.
— Он говорил мне, что я буду присутствовать на всех арт-событиях, познавать искусство и этот его «дивный новый мир».
Макс хочет сделать кадр, но не может — каждая фотография смазывается, в пелене слез перед глазами синим пятном расплываются волосы Хлои. Макс чувствует нежность, подступившую к горлу, и давится ей. Она закашливается — и в такт ей кашляет и Хлоя.
— Но прошло десять лет, и друг стал бывшим.
Макс хочется закричать: «Я здесь, Хлоя, я здесь!», но она молча смотрит на Прайс и ловит каждое слово; надеется услышать что-то вроде «я всегда буду ждать» или «я скучаю», но слышит лишь острое:
— Со мной осталось лишь одно — это место, — и сама себя пронзает ледяным копьем вины. Если бы ее не поддерживали со всех сторон, Макс бы упала на колени.
— Друзья предадут, люди солгут и растопчут, тусовки наскучат, героин больше не вставит так, как в первый раз. Вы потеряете свободу, себя и веру в лучшее.
Макс не знает, правда ли это или сказано просто для красоты, но чувствует то, что не чувствовала уже несколько лет — желание укрыть и спрятать, завернуть в тысячу теплых одеял, дать чашку какао и слушать истории жизни Прайс до рассвета.
Но все, что она может — стоять и смотреть, как Прайс так просто говорит такие страшные слова.
Земля уходит из-под ног Макс, и она на автомате делает шаг вперед, неожиданно оказываясь у самой сцены. Теперь, чтобы услышать Хлою, ей не нужен даже микрофон.
Но Прайс уже закончила свою речь и устало откинулась на стул, прикрыв глаза. Макс аплодирует вместе со всеми, но чувство вины распускает свои острые когти и скребет ее изнутри.
Она смотрит на часы — до конца остается меньше десяти минут. Значит, еще три-четыре вопроса — и все.
— Кого мы сможем точно увидеть на выставке?..
— Можно ли будет приобрести экспонаты себе в коллекцию?..
— Мисс Прайс, говорят, Вы подписали контракт с фотографом из академии Блэквелл. Вы хотите сделать персональную выставку или расширить Ваши границы до самой Аркадии Бэй, работая с Блэквеллом на постоянной основе? Стоит ли нам ждать чего-то грандиозного?..
Макс поднимает фотоаппарат и делает снимок сверху. Последний десяток кадров — и можно сворачиваться.
— Я никогда не считала академию Блэквелл ярким пятном в своей монохромной жизни. Многим оттуда нужно взять свои фотоаппараты за триста баксов и выстрелить себе в висок. Хотя с фотиком за такую цену у них не получится это сделать: пусковой затвор просто заклинит нахрен.
Макс смеется вместе со всеми — кому-кому, а ей уж точно известно, что такое фотоаппарат за три сотни; ее худший объектив стоит не меньше пятисот.
— Но есть и те, кто носит с собой «Полароиды», пленочные «Кодаки», старенькие «Кэноны».
«Полароид», бережно хранящийся в специальном чехле у нее на полке.
Пленочный «Кодак», лежащий в твердой гофре на прикроватной тумбочке.
Ее первый полупрофессиональный «Кэнон» с разбитым вдребезги объективом, засунутый в чемодан после тщетных попыток выбросить.
— …Вы видите их фото. Допустим, пара снимков пейзажей, или семейной пары у озера, или маяка на фоне восходящего солнца…
Маяк на фоне восходящего солнца — первая фотография на персональной страничке Колфилд. Аркадия Бэй, 2013. Пустая скамейка, высохшая от солнца трава, золотое небо и старая, облупленная краска на маяке. «Вот бы Хлоя была здесь; напишу ей сегодня вечером, обязательно напишу».
Макс делает последний на сегодня снимок. Щелкает затвор, сверкает вспышка, и Макс нажимает на OFF.
Ее работа закончена, она может идти домой; камера осторожно кладется в заплечную сумку, закрывается на молнии и щелкающие замки. Макс смотрит на людей перед собой, мысленно прощается и пытается пробраться назад, к выходу.
Оставляя неземное эхо, по галерее разносится звук сломанного пластика. Макс оборачивается — так стремительно, что сумка ударяет человека, стоящего справа от нее, — а затем ловит взгляд Хлои, наполненный болью.
Ее сердце проваливается вниз.
К Хлое бежит врач, кто-то вызывает скорую, камеры отключаются мгновенно — вот что такое настоящее уважение, — и слышится голос Виктории, очень быстро взявшей ситуацию в свои руки: