— Уважаемая пресса и дорогие гости, просим вас пройти на второй этаж, где вас ожидают легкие закуски и живая музыка. Мы присоединимся чуть позже. Открытие выставки в прямом смысле забирает все наши силы.
Ожившая, выпавшая из ступора толпа уносит Макс на второй этаж, и Хлоя пропадает у нее из виду; ее сердце бешено бьется, выстукивая: «Пожалуйста, пусть все будет хорошо».
В безуспешных попытках спуститься к выходу Макс ловит себя на мысли, что нужно ехать за Прайс.
Комментарий к VIII.
Я работаю над правильностью оформления, новыми главами и характером Макс одновременно. Мне безумно приятно читать Ваши отзывы и чувствовать драйв. Спасибо всем!
========== IX. ==========
в параллельной вселенной я вижу тебя со дна,
но ни сердца, ни боли, ни голоса — ничего,
и тогда, может быть, потонет твоя вина
в этой толще вод.
Хлое жарко и мокро, и никто не может ей помочь: она одна в своем колодце боли, и лишь иногда до нее доносятся голоса и — почему-то — запах полевых цветов.
Хлоя мучается и мечется, простыни сбиты, грязный больничный матрас оголен, она не может кричать или двигаться, все тело сковано и неподвластно ей.
Хлоя хрипит, скручивается пружиной, зовет на помощь содранным в кровь горлом, рвет сухие губы, а потом обессиленно плачет, и слезы катятся по ее изуродованному болью лицу.
Проходят сутки, вторые, третьи — Хлоя спит, погруженная в свои кошмары, погребенная под болью, скованная трубками капельниц, тонкими иголками, торчащими из ее хрупких рук, и одной — особенно страшной — вшитой под ключицу.
В день, когда она приходит в себя и открывает опухшие глаза, свинцовое небо приносит городу дождь. Его крупные капли бьют в больничное окно, наровят забраться внутрь, в тепло, и опасть на пол маленькими лужицами. Хлоя делает первый осознанный вдох, и запах дождя и цветов заполняет ее легкие.
Букет цветов — дешевых, совершенно не пафосных, даже без обертки — стоит на столе рядом с ее кроватью, слева от большого графина с водой. Хлоя осторожно шевелит пальцами и испытывает облегчение — пальцы слушаются ее, хоть и с трудом.
— А, очнулись, мисс Прайс. Как я вовремя. Ничего, пара недель постельного режима, и Вы снова с нами.
Хлоя закатывает глаза.
*
Вечером ее навещает команда — палата наполняется шумом и смехом; Прайс улыбается вместе со всеми, не зная, кого за это благодарить — умелых врачей, свою выдержку или обезболивающие, тоннами вливающиеся в нее прямо сейчас.
Виктория говорит много и резко, постоянно поправляя тяжелую нитку жемчуга у себя на шее, рассказывает о конференции, делится газетными вырезками и целыми страницами в журналах; Тревор сидит на полу у кровати Хлои, озвучивает цифры, перечисляет новых спонсоров; Джастин ходит по комнате и мельтешит у них перед глазами, причитает, как тяжело было без Прайс; вместо Брук в воздухе висит Кельвин, и Хлоя машет ей рукой через окошко камеры. Обратной связи в дроне нет, но Прайс знает: Брук машет ей в ответ.
Прайс благодарит за цветы, но получает выражение недоумения на их лицах, и лишь спустя минуту сообразивший, что к чему, Джастин отвечает ей:
— К тебе приходила та девчонка из арт-центра, приносила цветы. Мы не возражали.
Хлоя приподнимается на локте, наклоняет голову набок, облизывает сухие губы.
— Из арт-центра? Колфилд? А сейчас она где?
— Она приходит ближе к вечеру, после восьми. Наверное, все свободное время проводит в своей галерее. — Виктория хмурит брови.
— Нет же, — возражает Тревор. — «Арт-центр» не включает свет уже несколько дней. Не работают же они там в темноте?
— А ты прям следишь!
— Окна моего кабинета…
— Ой, заткнись. — Виктория закатывает глаза. — Зануда.
— Неженка, — не остается в долгу Тревор.
— Скажи ему!
— Скажи ей!
Хлоя закрывает лицо руками, спасаясь от этих двух, и улыбается.
Когда они уходят, клятвенно обещав прийти завтра и принести Прайс ноутбук, в воздухе все еще висит запах полевых цветов.
У Прайс нет сил думать, зачем к ней приходила Макс, как и нет желания видеть ее снова, но сегодня вселенная смеется над ней.
Макс открывает дверь палаты и неслышно входит, сжимая охапку мелких ромашек; и где она только их нашла, думает Хлоя; ромашки в такое время не найдешь, если только, конечно, специально не искать.
Макс стоит перед ней, и руки ее дрожат, губы бескровны, но она смотрит на Прайс так, как Хлоя когда-то смотрела на нее саму: видит — и не верит в то, что видит.
— Зачем ты здесь? — Хлоя собрана и сдержана.
— Я…
Виктория любит такие вопросы — повисшие в воздухе, которые можно достать, когда нужно, и ответить так ярко и детально, что журналисты давятся от возможности записать это к себе.
Макс такие вопросы не любит. Хлоя тоже.
— Ну?
— Я принесла цветы. — Макс показывает на букет в своих руках.
— На могилу? — поднимает бровь Хлоя.
— Нет. Тебе.
Неловкость и напряженная тишина, повисшая в комнате, возвращает Хлое головную боль, и та лишь кивком показывает на вазу, мол, меняй, только быстрее, сил моих на это все нет.
— Зачем ты приходишь? Посмотреть на конкурента? Я полна сил, не надейся.
Глупые и резкие фразы вырываются из уст Хлои сами по себе; от них пахнет детскими обидами и почему-то солнцезащитным кремом, который не спас от ожога, и приходится бежать в тень, чтобы укрыться от палящего солнца.
Разочарование.
— Хлоя, все не так, как ты думаешь. Мы уже не дети. — И добавляет: — Давай поговорим? Пожалуйста.
Макс забирает старые цветы, ставит новые, забыв сменить воду, и садится на краешек кровати. Прайс напрягает зрение — Макс в такой близости, что грех будет не рассмотреть детальнее.
Ничего не изменилось, думает Хлоя. Веснушки, теплый взгляд, мешки под глазами, теплое шерстяное пальто в руках, вязаный шарф вокруг шеи. Хлоя переводит взгляд ниже: от аккуратного маникюра не осталось и следа, ногти обгрызаны до мяса, от лака осталась одна цветная шелуха.
— Куда же делась стервозная мисс Колфилд?
— Умерла. — Уголки губ Макс приподнимаются.
— Неужто и фотосалон за собой прихватила?
— Не надейся. И это арт-центр!
— Там все равно будет стоять будка для селфи, — фыркает Прайс.
Их взгляды встречаются, и по телу Хлои бьет зарядом чистого тока. Ледяные айсберги внутри нее разбиваются о серые волны теплого моря в глазах Макс, и Хлоя идет ко дну.
Они молчат — между ними пропасть в десять лет, сто двадцать месяцев, несколько тысяч дней; молчат — и чувствуют, как напряжение спадает, и в самой тишине зарождается понимание и что-то еще.
Уязвимость.
Хлоя приходит в себя первой, отводит глаза, тяжело дышит; Макс робко протягивает ей руку ладонью вверх.
Хлоя долго думает, перематывает внутри себя время, часы тикают: тик-так, тик-так.
Отец. Рейчел. Фрэнк. Мама. Макс. Блэквелл.
Тик-так, тик-так.
Первая любовь, первая трава, первая доза тяжелых наркотиков, первый секс, первая машина, первые разбитые мечты.
Тик-так, тик-так.
Жизнь без денег, дерьмовая техника, сломанный телефон, «услуги мисс Хилл стоят дорого».
Тик-так, тик-так.
Тупые лезвия бритв, крики, беззвучный сигнал SOS, посланный в звездное небо, клиника, клиника, клиника.
Тик-так, тик-так.
Галерея, Виктория, Тревор, Джастин, Брук, Тесс; салюты на открытии, чистая кровь внутри, «мисс Хилл, я бы хотела Вас нанять на постоянный контракт».
Тик-так, тик-так.
«Хлоя, нам пизда», «мисс Колфилд», арт-центр, боль повсюду, куда бы ни побежала, ягодный запах постельного белья.
Тик. Так.
Между ними тонна несказанных слов и незалеченных ран, миллионы обид и проклятий, между ними стена плача и тоски в ржавых пятнах крови, восемь шрамов на запястье, письма в никуда.
Хлоя поднимает руку.
И опускает ее на простыню, злясь на собственные слабости.
— Уходи, Макс. Это все пустое.
И тогда серое, соленое море выходит из берегов, заполняясь обломками ледяных скал.