В мире Хлои идет тяжелый свинцовый дождь.
Когда за Макс захлопывается дверь, Хлоя баюкает свою боль в ладонях, словно маленького ребенка.
Где-то за окном гаснут последние вечерние огни.
*
— Это низкосортное дерьмо, которому место в помойке.
Хлоя лежит на животе посередине своего рабочего кабинета, болтает босыми пятками в воздухе и отказывается перелезать на диван — на мягком ковре ее все еще болевшие ребра не беспокоят ее от слова «совсем».
Виктория, гордо сидящая за ее столом, фыркает и рвет заявку очередного кандидата; черная помада на ее губах как бы говорит о ее плохом настроении, а остро заточенные ногти готовы разорвать каждого, кто будет раздражать.
С момента выписки Хлои из больницы прошло два дня, и Прайс, в очередной раз наплевав на рекомендации врача, с головой окунулась в работу; и это все не считая бессонных ночей за ноутбуком и кофе в самой палате.
В кабинете было тепло, уютно и солнечно; Хлоя нежилась в лучах света на полу, вдыхая запах чистого (только что привезенного из химчистки) пушистого ковра. С нее сняли бинты и швы, и теперь о произошедшем напоминали еще не совсем зажившие синяки и уродливый шрам на щеке, отек на котором никак не хотел спадать. Зато Хлоя в совершенстве освоила искусство маскировки, несколько раз в день замазывая ненавистную отметину. Виктория находила это все смешным, Брук — глупым, но Прайс не слушала никого, кроме себя самой — шрам уродлив, и точка.
— Прайс, у меня есть отличный лазерный доктор в Чикаго… — как-то говорит ей Чейз.
Хлоя давится кофе.
— Что? Кто?
— Лазерный хирург, — терпеливо объясняет ей Виктория. — Удалит шрамы за полчаса.
— Мозг себе удали, — весело отзывается Тревор.
— Что ты сказал?!
Разговор заканчивается.
Хлоя смотрит на Викторию — раннее утро, половина седьмого утра, а Чейз уже при полном вооружении: острые шпильки, длинная вельветовая юбка и блузка с широкими плоскими пуговицами в тон черной помаде. Чейз недовольна: ее утро началось еще раньше, чем у Хлои, в четыре часа утра, когда она, разбуженная звонком с другого континента, поехала в галерею оформлять договор купли-продажи целой серии картин. Тревор, нагло проспавший ночной звонок, хитро улыбается, отчего Виктория злится еще больше.
Подготовка к выставке идёт полным ходом: вокруг них разбросаны тысячи листков с фамилиями, именами, фотографиями работ и контактными данными; Тревор едва успевает вычеркивать фамилии из списка. Хлоя бы плюнула на это и пошла напиваться в бар, да не может: до вечера нужно подготовить все контракты и разослать на подпись.
После огромной, катастрофически дорогой рекламы, двух конференций, десятка интервью и бог весть сколько тонн нужных бумаг на сайте появляется такое долгожданное для многих представителей мира искусств объявление VACATION. Вместо предполагаемых десяти свободных площадок у них остаётся только пять, а предложения льются рекой, и к концу второго рабочего дня у Хлои пар валит из ушей от количества работы. Они режут, клеят, снова вырезают, прикидывают масштабы, отправляют замеры для рам, рассчитывают стоимость доставок, снова клеят, звонят, уточняют, и опять — по кругу, пока не находят что-то, что устраивало бы Прайс. Виктория только фыркает и механическим карандашом рвёт бумагу, ставя очередной крест.
— Что это?.. Инсталляция «50 оттенков белого»… Триста тысяч долларов за одно полотно. А что у нас с принтером?
Хлоя трясет белым листом с серыми полосками, на котором должна была быть напечатана работа.
— Так там же цикл из пяти картин, — отвечает Чейз.
— Нет тут ничего. У нас картридж кончился от такого количества работ.
— При чем тут картридж? Там пять белых полотен. Кремово-белых, серо-белых, черно-белых…
— …триста тысяч баксов за лист формата А2, — подводит итог Хлоя. — Тревор, пусти эту бумагу на новую печать, что добро выкидывать?
— Да, босс.
— Посмотри это. — Виктория бросает ей несколько скрепленных степлером страниц. — Всего десятка.
— Цикл фотографий «Отречение», — читает Хлоя подпись. — Кейт Марш, выпускница Блэквелла, опыт работы семь с половиной лет, работает в Фуллеровской семинарии фотографом.
Прайс листает фотографии: несколько фотографий из жизни семинаристов, черно-белая съемка, правильные ракурсы, интересная задумка. Имя скребет по памяти, но, порывшись, Хлоя не может вспомнить, где его слышала.
— Десятка за три фотографии? Это три штуки за одну, — сразу считает Тревор. — У нас есть и более выгодные работы…
— Десять долларов, — перебивает его Виктория. — Не тысяч.
Тревор замолкает.
— Отлично, вышли ей благодарность и пять сотен баксов, — сходу решает Прайс, не позволяя себе долго думать. — Скажи, что мы выделим ей сектор Б7 на втором этаже, и вышли пригласительный билет. Короче, оформи ее как vip-персону.
— Что с ценой? — хмурится Тревор. — Нужно ли звать оценщика?
Хлоя долго думает, мнет кончик странички между пальцев.
— Ничего, — наконец отвечает она. — Мы не будем их продавать. Пусть висят как эсклюзив до конца сезона. Напиши, что это Блэквелл, да еще и семинария. Кстати, где у нас Прескотт?
— Сектора А3-А4, — говорит Чейз. — Рядом с Роше.
— Убери оттуда Роше. — Прайс кривится. — Они не смотрятся.
Виктория делает пометку в ежедневнике.
— Тогда там есть целых четыре места.
— То есть, одна площадка…
— Как насчет Мэттьюса? У него неплохие ранние работы, — предлагает Тревор. — По сотне за штуку.
— Слишком пафосно. У нас есть еще Блэквелл?
Виктория лезет в компьютер, стучит по клавишам.
— Только пара раннее предложенных работ Марш.
— Мы можем сделать ход конем и повесить их вместе.
— Прескотт нас сожрет, — качает головой Хлоя. — Ты должна это понимать. Мы можем перевесить его на А2-А3? Пусть занимает всю стену, а на А4 возьмем Мэттьюса.
— Ну да, не купят за миллион, так купят за два, — педантично замечает Тревор.
— Мы пустим туда Уильямса, он все продаст, — отвечает ему Чейз.
— Осталось четыре свободных площадки… — вздыхает Прайс, на секунду становясь человеком.
— Одна на втором, две на третьем этаже, — замечает Чейз.
— Не нравится мне эта площадка на втором, — говорит Хлоя.
Виктория разворачивает огромный план галереи и с головой погружается в работу.
Когда Хлоя выходит на улицу, время на часах подходит к десяти. Десять — именно столько дней осталось до выставки и до открытия арт-центра. Прайс смотрит на соседнее круглое здание, скудно освещенное слабыми прожекторами — видимо, денег Колфилд государство дало не так много, как ей хотелось.
Хлоя кутается в двубортное пальто и садится в машину. Ей определенно нужно выпить. О том, как она будет добираться домой, Прайс не думает — у нее без этого в голове хватает дум.
«Туарег» плавно мчится вниз по улице, магнитола сменяет семь песен, и Хлоя паркуется позади «WAITHERFISH».
Бар малолюден и неприметен, однако Прайс когда-то даже хотела придумать рекламу для него на портале галереи, настолько вкусное пиво варили в его подвале; идея быстро испарилась (мешать алкоголь с искусством — не дело, возмутилась Чейз), а любовь к этому месту осталась. Голые кирпичные стены, выщербленный паркет, хрипловатые The Beatles из колонок, стены, украшенные пластинками, граффити и гитарами, тяжелая барная стойка с четырьмя стульями, несколько столиков и милый бармен Кай, который всегда солнечно улыбается Хлое.
Прайс оставляет пальто в машине — пробежать до входа меньше пяти метров — и, закуривая прямо у входа, спешит внутрь.
Из десятка столиков заняты только три — влюбленная парочка у окна, седой старичок, распивающий пиво в одиночестве, и еще один парень, сидящий в самом углу в облаке дыма.
В баре пахнет пивом, пряностями и свежесваренным кофе; негромко звучит Nirvana, и Хлоя расслабляется, забираясь на высокий стул у барной стойки.
— Мисс Хлоя! — Кай трясет ее руку. — Я рад, что Вы зашли ко мне.