Юная Хлоя прыгает и машет руками.
Настоящая Прайс берет себя в руки и жестом показывает на лестницу.
— Там мой кабинет.
— Ну, так пройдемте туда, мисс Хлоя Прайс. — Эмбер берет ее за руку и тянет наверх.
И совершенно неважно, что она не знает, куда идти; Хлоя на негнущихся ногах покорно идет следом.
Рейчел Эмбер приносит за собой солнце, вешает его в кабинете Прайс и усаживается на диван, сбросив накидку и сняв перчатки. Ее худые руки неожиданно оказываются покрытыми незажившими синяками и мелкими царапинами, но Эмбер так мастерски поворачивается к Хлое, что те скрываются от взгляда последней.
— Рейч, какого хера? — Хлоя приходит в себя медленно, метеоритным дождем обрушивая реальность на собственное сознание. — Как ты тут оказалась?
— Ты даже не обнимешь меня после столь долгой разлуки? — удивленно спрашивает Рейчел, в упор разглядывая Хлою.
— Сначала ты мне все объяснишь, — рявкает Прайс.
— А если не объясню? — игриво ведет плечом Эмбер. — Я не хочу ничего объяснять, Хло. Это так долго и утомительно, а у меня съемка через час.
— Съемка чего?
— Голливуд, все такое, — замявшись, коротко отвечает Рейчел.
Хлоя ударяет ладонями о стол — кажется, этот жест становится ее фишкой. Что-то идет не так — она это чувствует; Прайс будто ведет два диалога: один словесный, второй — мысленный, и вот там, в мысленном, она получает ответы на все свои вопросы.
Ах да, есть еще маленькая юная Хлоя внутри нее. Хлоя, прыгающая от счастья. Хлоя, тянущая руки к Рейчел. Хлоя, которая сейчас уже готова на все ради одного прикосновения.
— Нельзя пропасть на семь с половиной лет и вернуться, не сказав ни слова в свое оправдание! Это ненормально!
— С каких это пор Хлоя Прайс стала подчиняться нормальности? — Рейчел кривится. — А как же бунтарство?
— Какое, на хер, бунтарство? Ты себя слышишь?
— Прайс, если бы я знала, что ты так изменилась, я бы не пришла.
Рейчел сверкает глазами и встает, чтобы уйти.
Шестнадцатилетняя Хлоя на коленях умоляет остановить ее.
И Прайс подчиняется.
— Ладно, ладно. — Она поднимает руки в примирительном жесте. — Я погорячилась, окей?
Рейчел кивает и распахивает руки.
Хлоя попадает в терпкие сладкие объятия, оставляющие после себя приторно-шоколадное послевкусие, и чувствует желание смыть этот запах с себя.
Что-то все еще идет не так. Хлоя внутри нее начинает паниковать, не узнавая свою Рейчел.
— Так кем же ты все-таки стала? — спрашивает Прайс, высвободившись из объятий и усаживаясь рядом с Эмбер на диван. — Как оказалась у Макс в спонсорах?
— Мне нужно делать имя. — Рейчел берет Хлою за руку. — Я помогаю каждому, кому могу.
Вранье, думает Хлоя.
— Я сейчас впервые приехала к ней сюда и увидела твое имя на здании рядом.
Еще одно вранье, с досадой понимает Прайс.
— Что, телека в Голливуде нет?
Рейчел улыбается белоснежной улыбкой:
— Я так скучала по тебе, Хлоя Прайс.
— И ни разу не позвонила? — уточняет Прайс.
— Слишком много дел было, — отмахивается Эмбер. — Я действительно виновата перед тобой.
— Виновата передо мной? — Хлоя начинает злиться. — Я печатала объявления о твоей пропаже тысячами! Я проверяла телефон каждую минуту, надеясь хотя бы на короткое сообщение от тебя! Ты хотя бы знаешь…
Хлоя не договаривает: Рейчел кладет ей руку на затылок и резко тянет к себе.
Раскаленная ртуть Прайс сражается с плавящим вены солнцем Рейчел — и позорно проигрывает.
Войска Хлои Прайс почти без боя сдаются в плен горячим губам Эмбер.
Шестнадцатилетний подросток внутри нее ликует.
Рейчел кладет ей руки на плечи, обнажая ссадины на руках, но сейчас Хлое все равно: чувства прочно берут контроль над разумом.
Воздух в кабинете раскаляется до предела.
Рейчел держит ее губы своими, не дает сказать ни слова, но Прайс не сопротивляется; сейчас все, что остается от нее самой — это обломки боли, отчаяния и болезненного, неправильного желания.
Хлоя чувствует злые слезы, солеными каплями мешающие поцелую, и не может понять, кто плачет — она или та внутренняя девочка, которая так и не дождалась своего настоящего солнца?
Взрослая Хлоя на миг отрывается от поцелуя, чтобы сделать жалкую попытку дышать — и заодно прекратить это, но Рейчел хватает этой секунды, чтобы метнуться к двери и повернуть замок.
Хлоя-из-прошлого босыми ногами танцует самбу на тлеющих костях Хлои-из-настоящего.
И если бы отчаяние можно было изобразить на холсте, Прайс сожгла бы его, оставив один-единственный крошечный кусочек, на котором поставила бы синее пятно.
Но она не может.
Она сдалась.
Распалась на куски.
Что-то надрывается в ней — так, как надрывается краешек мирового шедевра: можно скрыть от посторонних глаз, но дефект уже не устранить, — и Хлоя перестает шевелиться.
Рейчел лепечет тысячи красивых и горячих слов: от «люблю» до «соскучилась по твоим родинкам», говорит что-то о жизни вместе, обещает не уходить; Хлоя не слышит ничего кроме ударов своего сердца.
Она больше не плачет: слезы пусты и бесполезны, она просто замерла, застыла, расплавилась, а после — заледенела. Фразы Эмбер, ее руки, скользящие по спине — пальцы шершавые и совсем не такие нежные, как раньше, шелест плиссированного платья и сладкий, жгучий аромат вокруг воспламеняют метеоритную реальность Хлои сильнее атмосферы.
Хлоя закрывает глаза.
Хуже уже быть не может?
Но она ошибается.
*
Хлоя полулежит на диване и курит, глядя в потолок.
Рейчел одевается, не говоря ни слова.
Мягкая обивка дивана все еще хранит влажное тепло их тел.
Хлоя больше не хранит ничего.
Она пуста; она высушенный временем спирт в дорогом хрустальном графине; она молодой невкусный виски; она выброшенный на улицу ребенок.
Рейчел поворачивается к ней и хочет что-то сказать, но Прайс жестом останавливает ее.
Им больше не о чем говорить; они уже все сказали друг другу полчаса назад, а после того, как слова наскучили, отпечатали их на телах друг друга.
Закрепили результат.
Хлое хочется выдрать себе вены зубами, но она лишь мнет сигарету между зубов.
— Я тебе позвоню, — обещает Рейчел, застегивая дорогостоящий мех у себя на плоской груди.
— Не стоит.
— Ты такая мерзкая.
Прайс показывает ей средний палец.
Рейчел открывает дверь, выходит и хлопает ею так, что в кабинете Хлои дрожат стекла.
Хлоя сворачивается на диване клубком и давит в себе рыдания; и никакие внутренние голоса, хором кричащие: «Ты взрослая девочка, ты справишься» — не останавливают поток слез вперемешку с дикими, наполненными болью хрипами.
Она знает, что кто-то стоит за дверью.
Она знает, что кто-то хочет войти.
Но она не в состоянии взять себя в руки сейчас.
Она просто больше так не может.
Рейчел забрала эту способность, как забрала все то, что было некогда ей дорого: веру, надежду, свет. Ее саму.
Шестнадцатилетняя Хлоя Прайс истерически смеется внутри нее и режет вены папиным любимым ножом.
Хлоя из настоящего скребет саму себя ногтями, пытаясь избавиться от липкого запаха шоколада и острого перца; из крошечных ранок на плечах капельками стекает кровь и мгновенно впитывается в темную обивку дивана.
В этой комнате все пахнет Рейчел.
В том числе и она сама.
Лучше бы ее тогда забили до смерти.
Лучше бы она умерла от ломки, скукожившись в техническом помещении галереи, привязанная к батарее шарфом Стеллы и кричащая так, что потом неделю не могла нормально говорить.
Лучше бы ее сбила машина.
Или застрелил Нейтан в упор из пистолета.
Лучше бы ее не было на этом свете.
Хлоя прекращает терзать плечи и впивается ногтями в вены на запястье.
Она больше не может.
Она больше не хочет.
Она кричит в мягкую подушку так отчаянно, что у того, кто стоит за дверью, рвется лоскутное сердце.