Хлоя считает вырученные деньги и делает очередной взнос по кредиту; остальное откладывает на налоги и зарплаты; сводит концы с концами и уже планирует следующую тематическую выставку.
И, хоть ESPANADA продлится до конца декабря, Хлоя не позволяет себе расслабляться: сегодня все картины проданы, а завтра они не продадут ни одной; и каждая ее подпись ставится с умом и долгими раздумьями.
Праздничная суета на улицах обостряется, когда Хлоя останавливается выпить кофе в кафе Мо и зависает там на несколько часов, через запотевшее стекло разглядывая спешащих людей; и, хоть температурный столбик не опускается ниже плюс шестнадцати градусов, для Хлои, уже привыкшей к постоянному теплу, наступает пора больших и уютных кардиганов.
В первую неделю декабря после работы она заскакивает к Каю, попав в вихрь запахов пива, жареного мяса и специй; у Кая все столики заняты, а в углу стоит искусственная елка, переливаясь всеми оттенками желтого.
Кай отбрасывает полотенце и обнимает Хлою так крепко, что у Прайс хрустят ребра.
— Безалкогольное, — говорит Хлоя. — Я за рулем.
Они разговаривают: Хлоя жалуется на беспорядки со счетами, говорит о предстоящем переезде в новый дом ближе к Мид Сити — поменьше, зато с гаражом и небольшим бассейном, рассказывает о планах на Новый год; Кай хвастается купленными билетами в Рио, показывает фотографию: он и еще один синеволосый юноша целуются на скамейке в парке; говорит, что нашел свою судьбу.
— Кстати, мисс Хлоя, Ваша девушка опять сюда приходила, — вспоминает Кай.
Хлоя давится пивом.
— Моя кто?
Странно, имя Брук всплывает в ее памяти первым, но на кой черт Скотт ездить сюда, если они видятся почти каждый день?
— Дама, — подмигивает бармен. — Та, что раньше была с мужчиной, а теперь одна. Она приходит сюда каждый вечер к восьми, заказывает большой латте и сидит до половины десятого, потом расплачивается и уходит.
Хлоя роется в памяти, но не находит ничего, что может дать ей подсказку. Она знакома с тысячей женщин, но ни одна из них не будет ждать ее каждый вечер в спрятанном от посторонних глаз баре.
— Она платит картой? — спрашивает Хлоя и, получив кивок в ответ, просит: — Можешь посмотреть имя?
Бармен роется в стопке чеков, выуживает один — совсем мятый — и протягивает его Хлое.
Максин Колфилд, 3$.
Хлоя смотрит на наручные часы — почти восемь. И если Макс действительно приходит сюда каждый вечер, то это не просто так.
Хлоя знает: «Арт-центр мисс Колфилд» снова открылся через пару дней после начала «Эспанады»; Макс перерезала ленточку и скромно улыбалась — этот снимок она видела в какой-то местной газете. Но ее здание больше не освещается огнями, не претендует на что-то большее, чем просто выставочный павильон, они почти не продают работ; и на что Колфилд содержит свой центр, Хлоя не знает. Газеты молчат, неудачное открытие стирается, и Хлоя перестает думать о них. Они с Макс заканчивают рабочий день в разное время, поэтому даже не пересекаются.
Прайс штрафует Джастина на следующий день, гневно бьет ладонями о стол, нависает над скукожившимся в кресле Уильямсом и кричит:
— Ты чуть все не испортил, идиот! Если бы тебя поймали, это был бы крах галереи! Ты думал, что делал? Мы могли наладить связи с ними, а теперь что? ПУСТОТА!
Пустота в словах, поступках и чувствах; пустота повсюду и везде; но мысли, как объясниться перед Макс, постепенно отходят на второй план: Хлоя по голову в делах.
Джастин не обижается, лишь кивает и поджимает губы; он до сих пор уверен в своей правоте. Может, так оно и есть, думает Хлоя.
Макс не пишет и не звонит, Хлоя тоже; и их море покрывается пеплом.
— О, а вот и мисс Колфилд. — Голос Кая возвращает ее к реальности.
Хлоя резко оборачивается; звенят металлические пули-талисманы на шнурке, синей вспышкой мелькают волосы; Макс не замечает ее, бочком пробирается к самому дальнему столику и устало садится за него.
Кай спешит принять заказ, возвращается обратно за стойку и занимается кофемашиной.
— Сделай и мне, — говорит Хлоя, — такой же. И я сама отнесу. Хорошо?
Кай кивает, не поворачиваясь, его руки быстро перебирают чашки, взбивают молоко, добавляют пряности и вскоре ставят перед Хлоей два высоких айриша.
Макс вздрагивает, когда Хлоя садится рядом с ней, но ничего не говорит, только мешает кофе и молоко; ложечкой ест пенку.
Хлоя тоже молчит, не зная, с чего начать, да и нужно ли, но, в конце концов, собравшись и решив сказать все, что у нее накопилось внутри, произносит:
— Привет, Макс.
Колфилд смотрит на нее, как на сумасшедшую.
— Эм… Привет, Хлоя?
Вот дерьмо, думает Прайс, опять не получилось.
Попробуем еще раз.
— Как ты? Слышала, все наладилось.
Бинго, Прайс, ты можешь, когда захочешь.
Макс обводит пальцем краешек чашки и глухо произносит:
— Меня уволили.
…или не можешь.
— О… Мне жаль, Макс.
— Тебе нихрена не жаль, — обрывает ее Колфилд. — Давай без этого. Тебе насрать, Хлоя.
Прайс не пытается убедить ее в обратном и замолкает. Макс какое-то время еще смотрит в окно, а потом заметно напрягается.
— Прости. Это было грубо.
Хлоя поднимает вверх руки.
— Забей.
— Мы… — Макс собирается с мыслями. — Мы работаем, но все не так, как я задумывала. Это словно выставка в школе. Люди приходят для галочки. Или от нечего делать. Мы ничего не продаем почти. Я хотела не этого, — горько повторяет она. — Я думала, люди потянутся. — Макс смотрит на Хлою впервые за встречу. — Я думала, «Хассельблад» привлечет их. А им это не нужно. Понимаешь?
Хлоя не понимает, но пытается: в первые дни открытия ее галереи народ уже тянулся; может, сработала реклама, а может, слава Виктории, но у них никогда не было проблем с пустыми залами. Даже в первый день.
— И это ужасно, — продолжает Колфилд. — Я не могу контролировать это. Я не могу уследить за тенденциями, не могу поставить цены, не могу даже нанять оценщика. Это все стоит денег, боже.
Поэтому мы в кредитах, думает Хлоя.
— Я не могу так больше. — В голосе Макс слышатся нотки отчаяния. — Но мой арт-центр — это все, что у меня осталось.
Хлоя даже не пытается ее понять; со стороны Макс, имеющей все, говорить так — глупо.
— У тебя есть семья, — говорит Прайс. — Разве этого мало?
Макс ведет плечами в ответ.
Для нее, выросшей в полноценной семье, родители — это что-то, что является константой; в то время как для Хлои семья — это потерянный фрагмент внутренней мозаики, который уже никогда не восстановить.
— Когда я приехала в Лос-Анджелес, — медленно проговаривает Хлоя, — у меня было несколько долларов, украденных у отчима, неработающая тачка и номер бара, в котором я хотела работать. Это все, что у меня было, Макс. Не говори мне, что у тебя ничего нет. Не говори мне о потерях. Ты не знаешь, что это.
— Я работала по восемнадцать часов, чтобы оплатить койку в каком-то притоне. — Хлоя запускает руки в волосы. — Я не спала и не ела, только пахала в этом гребаном баре, вылизывая жопы, чтобы оставили пару долларов на чай. Макс, я писала письма, чтобы не сойти с ума. Тебе и Рейчел, вам обеим. Сотни грязных конвертов. Знаешь, они до сих пор у меня хранятся, — глухо говорит она. — А потом я подсела на наркоту. Я перестала есть совсем, спала на работе, у батареи на кухне. Все деньги уходили на наркотики. Замкнутый круг.
Макс не шевелится.
— Однажды Бэр, наш менеджер, запустил свою руку ко мне в трусы, — едва слышно говорит Прайс. — Он сказал, что оставит мне сотку баксов, если я ему дам. И знаешь что?..
Макс прижимает руки ко рту.
— А потом снова и снова. Наркотики. Секс. Деньги. Замкнутый круг. Мне едва исполнилось семнадцать. Я жила только письмами, Макс. И смс-ками, которые никто никогда не получал.
Макс плачет.
— Он меня уволил, не помню уже за что. Кажется, я отказалась в очередной раз спать с ним. И он забрал себе мои деньги. Я была слишком под наркотой, поэтому подписала все бумаги, но потом поняла, что у меня с собой лишь мелочь да пара десяток. А я одна. На улице. Посреди города. — Хлоя смотрит в одну точку, не отводя взгляда, и каждое слово падает с ее губ раскаленным стеклом. — Я пошла искать адвоката, ходила по всем конторам, но меня отовсюду прогоняли. Только в одной меня приняли, хотя и там я ползала на коленях, собирая мелочь. Стелла помогла мне, она отсудила у Бэра все мои деньги, его засадила за решетку, бар закрылся. Она положила меня на лечение к другим наркошам. Я три месяца провела, блять, связанной по рукам и ногам. Так что не говори мне, Макс, что тебе, сука, тяжело. Ты не знаешь, что это.