Хлоя опускается на пол, шарит руками по фотографиям и не может до конца осознать, почему везде разная хронология; вот здесь ей восемнадцать, а вот тут двадцать один, а тут резко двадцать три.
— Я не понимаю, — говорит она. — Я не понимаю, как можно фотографировать меня так, чтобы я не заметила. Это невозможно. Я не видела вспышек. Не слышала щелчков. Я не идиотка! — Прайс снова, наверное, раз в пятый за последние четверть часа, швыряет фотографии в воздух. — Посмотрите на эти фотки. Посмотрите на них, блять. Я даже не знала, что меня снимают.
— Щелчок затвора можно сгладить, — заученно, будто повторяет выученный урок, отвечает Виктория. — Вспышку — загасить. На старых моделях это вполне возможно, но такое качество можно получить лишь в проявочной.
— Ну, или ты была слишком обкурена, чтобы это заметить. — Брук пожимает плечами. — Прости, босс, кто-то должен был это сказать.
— Настолько? — ужасается Виктория.
— Блять, Чейз, будто ты в своем Блэквелле не злоупотребляла травой, — огрызается Хлоя.
— Не так, чтобы не заметить, что меня фоткают, — морщит носик та. — Если кто-то увидит эти фотки, то…
— То что будет? — резко обрывает ее Брук. — Скандал? Владелица галереи — бывшая наркоманка? А что, бывают другие владельцы, не наркоманы?
— Что ж ты кабинет-то заперла тогда? — ехидно спрашивает Виктория.
— Хватит.
Хлоя выхватывает снимок, сильно отличающийся от других: на нем, в отличие от прежних, нет и намека на пленку, фотография цифровая и отличного качества.
До боли в сжатых зубах Хлоя рассматривает целующихся девушку и юношу, утопающих в солнечных лучах и держащихся за руки; на ней — легкая ветровка в нелепых значках и виднеющийся ремешок от камеры на шее, на нем — Sci-Fi очки и футболка со Star Wars. Хлоя переворачивает снимок и видит небрежный, угловатый почерк: «Декабрь, 5, Макс и Уоррен, навсегда».
Хлоя переводит взгляд на календарь.
Декабрь, 6.
*
За ужином Хлоя немногословна; Макс пытается ее развлечь, но попытки оказываются тщетны: Прайс не идет на контакт, скукоживается внутри себя и создает лишь иллюзию своего присутствия.
Ей больно; но эту боль она переживает, как и всегда, как и каждый раз, когда кто-то выбивает ее из колеи. И как бы ее ни предавали, ни бросали и ни шили раскаленными иглами изнутри, никакая боль не сравнится со швырянием об асфальт; но от этого не становится легче.
Хлоя долго думает, что делать с фотографиями, но, в конце концов, сжигает каждую из них; и процесс этот занимает у нее несколько часов. Хлоя надеется, что так она избавится от прошлого и ненависти к самой себе, но она лишь вынуждена избавляться от пепла в чашке.
Имеет ли она право ревновать Макс к тому парню?
Хлоя не может ответить на этот вопрос, да и не хочет. В рюкзаке до сих пор лежит этот снимок, зачем сохранила его — она не знает, но сейчас, в этом почти индийском ресторанчике на окраине Элиссон Авеню, ей хочется швырнуть его в лицо Колфилд, разбить стакан и уйти.
— Хлоя? А ты чего хочешь?
Кажется, Макс о чем-то очень долго рассказывает, или выбирает десерт, или зовет ее куда-то на выходные.
Забавно.
— Что с тобой?
— Ничего, — тихо говорит Хлоя. — Ничего со мной, Макс.
— Ты выглядишь разбитой, — обеспокоенно замечает Колфилд.
Хлоя не разбита; она раздавлена и подожжена с одного конца. И если бы кто-то мог заглянуть ей внутрь, он бы задохнулся в гниющем пепелище внутри нее.
Простит, но не забудет; отпустит, как отпустила Эмбер, и ту-девочку-что-была-когда-то, и Макс десять лет назад, и отца, так невовремя оставившего ее, и саму себя.
Отпустит, как отпускала ее героиновая ломка — со слезами и вывернутыми наизнанку костями, переломанными ребрами и шрамами на сердце, но отпускала, оставляя тяжелый след на всю жизнь.
Но вот выяснять все это дерьмо она больше не хочет.
Поэтому Хлоя говорит: «Извини, мне нужно отойти», двигается к выходу, просит счет и вместе с двадцаткой долларов вкладывает в чекбук фотографию.
Передайте это вон той девушке за столиком у окна.
Всего доброго.
До свидания.
Подставляя лицо прохладной темноте, Хлоя ловит такси — ее машина все еще на стоянке у бара Кая — и диктует адрес.
— Север Мейпл Драйв, пожалуйста, да, Беверли-Хиллз. И мне неважно, сколько это будет стоить.
В машине Хлоя отключает мобильный; ей совсем ни к чему сейчас все эти разговоры, кто виноват и что делать; она просто хочет выпивки и тишины.
— Прости, что так поздно.
Она застает сонную, растрепанную Викторию в халате поверх нелепой пижамы в розовую полоску и признается себе, что рада увидеть Чейз сейчас.
Виктория — единственная из их команды, кто живет в действительно дорогом районе; Тревор обосновался в многоквартирном доме в Сентрал Ла, а Джастин занимает небольшие апартаменты в Сенчери Сити. У Чейз Хлоя не впервые, но каждый раз огромный дом с бассейном и террасой поражает ее своим великолепием.
Вот только образ проснувшейся и изрядно помятой Виктории в теплом халате никак не вяжется с этим местом.
— Прайс? Хоть бы позвонила.
Хлоя не извиняется; Виктория вряд ли хочет слышать поток бессмысленных слов. Она проходит внутрь дома и оказывается в светло-розовой гостиной: дорогие картины, мягкие диваны, камин, высокая барная стойка, выбеленные кресла и небольшая кухня в закутке, отгороженная резной ширмой. Каждая вещь в этом доме кричит о роскоши — кажется, что даже на обычной вешалке наклеен ярлычок «тысяча баксов/ручная работа».
Хлоя скидывает обувь, берет тапочки со стойки и идет в ванную.
Особенность дома Виктории первое время ставила Хлою в неловкое положение, и как бы ни старалась Хлоя обойти главное правило, ей не позволяли это сделать.
— Держи ноги в чистоте, — говорит Чейз, подавая небольшое полотенце. — Остальное мне неважно.
И Хлоя послушно подворачивает и без того узкие джинсы, забирается в ножную ванну, позволяя потокам воздуха массировать уставшие ступни; воздух наполняется синтетическим запахом лимона.
В гостиную Прайс возвращается насквозь пропахшая лавандой, цитрусом и чайными розами — даже мыло у Чейз с едкой отдушкой — и с достаточно четким желанием выпить что-то, что эти запахи растворит.
Виктория ставит перед ней стакан односолодового «Auchentosham» и достает крупный лед в вазочке.
— Наслаждайся.
— Черт, мне нравится, что ты знаешь, чего я хочу, — восхищается Хлоя, наполовину наполняя стакан.
Чейз с ногами забирается в кресло, Хлоя, облюбовавшая кожаный барный стул, потягивает виски и курит.
— Так зачем ко мне на ночь глядя приходит босс? — уточняет Виктория. — Не выпить же с давним другом.
В теплом свете бра она кажется еще хрупче и нежнее, чем обычно, зажимая в тонких пальцах черный мундштук и пристально глядя на Хлою своими терракотовыми глазами.
Прайс медлит, отпивает еще виски, прокручивает в голове все варианты, а потом, словно набравшись смелости, выдыхает:
— Я хочу ее уничтожить.
Чейз не спрашивает, кого, лишь молча кивает в ответ и выпускает в потолок вихрь дыма; в ее русых волосах бликами играют отражения.
У Хлои внутри переворачивается планета и медленно-медленно начинает вертеться против своей оси, наплевав на все законы физики, абстрагировавшись от остальной Вселенной, погрузившись в вечный мрак; она чувствует холод, морозящий вены и заставляющий остановиться кровь. Наверное, так чувствуют себя те, кто предают.
— Куда ты ни пойдешь, я за тобой.
Черная дыра поглощает ее планету, и никто не сможет спасти ее мир, сошедший с ума; даже сама Хлоя понимает, что делает шаг, который уже не в силах остановить.
Совершает действие, имеющее последствия.
Пока Прайс захлебывается тьмой, Виктория что-то строчит в своем ежедневнике тонким бисерным почерком; в своей личной темноте ей комфортно.
— Я думаю, мы можем начинать.