Комментарий к XVI.
Я бы очень хотела добавить, что глава переписывалась четыре раза, а в вариантах того, что Хлоя увидит на фотках, не было разве что голого Дарта Вейдера. :D
Фанфик растет, сейчас он занимает больше сотни страниц, и “дорогу осилит идущий” - вы всегда со мной, мои верные читатели. Я благодарна за каждый комментарий от вас. В страшные минуты, когда писать не хотелось ни-че-го, вы спасали меня!
Люблю вас.
Инсайд.
========== XVI and 1/2. ==========
Комментарий к XVI and 1/2.
Для каждого, кто хочет увидеть кусочек себя.
Каждому, кто держит руку на пульсе.
Глава, не имеющая ярких поворотов, но тоской пронизывающая сердце.
Я люблю вас, читатели.
Мой позвоночник — 11 лезвий и 8 жал,
Ты ушла — я ни словом не возражал —
Лишь ладонь разжал,
Когда стало тесно.
Она лежит на сгибе его руки, дышит запахом родных Lucky Strike и теряется на огромной небесной кровати с балдахином.
Нейтан безрассуден и пьян; ночь делает его другим, превращает аристократа в развратного фотографа, заставляет сменить белоснежный воротничок на футболку с небрежным галстуком поверх.
Слава бежит впереди него; никакие визитки не нужны, фирменный знак — позолоченный объектив Canon; его Mark II стоит десять тысяч евро и приятно лежит в кожаных перчатках без пальцев.
Он танцует в ночных кабаках, пьет за семерых, разбивает стаканы о мозаичный пол, впивается в губы незнакомкам — и незнакомцам, а потом там же, в туалете, овладевает ими.
Он закидывается таблетками, носит перстень-печатку с героином внутри; делает снимок: ЩЕЛЧОК — ВСПЫШКА — ЩЕЛЧОК — ВСПЫШКА, матерится, словно сапожник, и вливает внутрь себя еще виски.
Сейчас его камера мигает огоньком зарядки рядом с кроватью; она работает так же, как и он — всю ночь без перерыва, сжирая неоновые огни и поглощая энергию ночного города.
Нейтан прижимает к себе обессиленное хрупкое тело, совершенно измотанное и вымученное тяжелой ночью: алая помада, светлые волосы, темное кружево белья и чулков, и заботливым жестом убирает прядь с лица девушки.
На рассвете они курят одну сигарету на двоих, а потом Нейтан вкалывает в себя новую дозу наркотика и пристегивает нежное, податливое тело к кровати наручниками.
А утром она собирается на работу: скрывает ночные синяки и ссадины под длинной юбкой, следы от стали — узкими манжетами блузки, заклеивает порезы на спине пластырями, подкрашивает губы и, сверкая терракотовыми глазами, бросает через плечо:
— Надеюсь, ты выполнишь обещание.
Дверь захлопывается.
Боль повсюду, куда бы я ни бежал,
Мое сердце никто так не обнажал —
Я бы вырвал его, похоронил, сбежал,
Но за мною тень твоя следует, как невеста.
Макс просыпается от собственного крика: в кошмарах ее терзают демоны; она видит мертвые лица и изувеченные тела; и до смерти скучает по Хлое.
Раньше ей казалось, что сто девятнадцать неотвеченных бывают только в кино; теперь же эта цифра перевалила за двести, а количество сообщений, отправленных в никуда, больше, чем количество прожитых ею дней.
Макс пишет:
Поговори со мной, Хлоя. Пожалуйста. Я умоляю тебя. Пришли мне хотя бы чертову точку.
Макс оставляет сообщение ей на автоответчик:
— Хлоя Прайс, выслушай меня, возьми трубку, по-жа-луй-ста, Хлоя, Хлоя, Хлоя…
Макс звонит в галерею:
— Я бы хотела поговорить с мисс Прайс, пожалуйста. Это очень срочно. Я понимаю, что ее нет, не могли бы Вы ей передать, что ей звонила Макс. Просто Макс. Пожалуйста, это безумно важно… Алло?..
Макс шлет смс-ки Кейт: «Приезжай, я схожу с ума»; кричит на Уоррена; срывается на матери.
Она не знает, как ей теперь жить без Хлои.
Она не понимает, как за несколько встреч можно вот так пропасть.
И она прекрасно осознает, что все вот эти ее вдолбленные Уорреном «Да ты просто отвлеклась, Макс, вот и захотелось экспериментов!» — просто глупые, бессмысленные, идиотские, предательски грязные слова.
Макс перебирает себя по радужным бусинам на лопнувшей нити браслета.
Красная: официальное «Ну здравствуйте, мисс Колфилд»; красные нитки на запястьях, когда они были детьми.
Оранжевая: последние теплые лучики солнца, так желанные ей; расстроенное: «Я вела себя, как стерва»; оранжево-грязное осознание собственной глупости.
Желтая: пожелтевший полароидный снимок; солнечная Хлоя, яркий закат и вот-вот включившийся свет маяка; золото путеводных нитей, переплетение миров: ее и Хлои.
Зеленая: зелень полевых цветов в палате; тревожные ночи и робко протянутая навстречу рука — давай же, доверься. Но доверия больше не будет, Хлоя ее не простит, и Макс остается наедине с собой в душном больничном коридоре.
Голубая: васильковые глаза Хлои, смотрящие в сердце Макс; нежные губы и «Если однажды ты упустила возможность, а теперь она вдруг снова подворачивается, ты ей воспользуешься?»
Синяя: синие солнечные зайчики в волосах Хлои, вспышки фотоаппарата, внезапная фотография; синее-синее небо над головой в день, когда Хлоя целует ее во второй раз; и взрывы звезд перед глазами.
Фиолетовая: фиолетовая папка чекбука, фотография, вложенная в счет, фиолетовая кредитка Макс и «За Вас уже заплатила другая девушка».
Боль внутри нее тоже фиолетовая; густая и терпкая, как перегнивший виноград.
Она ненавидит себя за каждый преданный звук, за каждое действие, за каждое метание; она хочет вырвать свое сердце, чтобы ничего не чувствовать.
Макс не режет себя, не калечит, не грозится умереть на глазах у толпы; нет.
Она просто берет свою самую лучшую камеру и разбивает вдребезги.
У подножья ладоней июнь поменяет май,
Моя вечность, я терпеливый Кай —
Привыкай ко мне по кусочку, заново привыкай.
А сейчас закрывай глаза, засыпай.
Сколько я протяну вот так — мне доподлинно неизвестно.
Брук обнимает ее со спины, кладет голову на плечо и касается губами шеи; Хлоя боится пошевелиться, чувствуя раскаленную кожу через тонкую ткань водолазки, закрывает глаза и пропадает в горьком аромате.
Прикосновения Брук нежны и наполнены солнечной, теплой эротикой; Хлоя бы сравнила их с утренним оргазмом или послеобеденным зеленым чаем с белоснежными жасминовыми лепестками.
Она тает под шершавостью чужих губ, заполняет легкие кориандровой горечью, укутывается в полынный запах трав и расслабляет напряженные плечи, сразу ссутуливаясь и обнажая выступающие позвонки.
Огненные волосы скользят по белоснежной коже, пропитываются холодными кристаллами синевы; Хлоя приоткрывает губы и тяжело дышит.
У каждого есть свои слабости; и если ее слабость в огне, то пепел этот никогда не сгорит, лишь будет тлеть медленно и долго.
Брук ладонями скользит под одежду, подушечками пальцев цепляет острые ребра, находит выпуклую родинку и болезненно-сильно прижимает Хлою к себе.
Пепел искрит и пылает кармином.
Мир вокруг них замирает и теряет смысл; время останавливается, и на миг черная бездна внутри Прайс испуганно прячется в пространстве Вселенной.
В эпицентре алого пепла Брук целует плечи Хлои.
Но минутная слабость проходит, оставляя привкус невысказанных слов и разочарования от тяжелой реальности.
— Босс, Вам бы отдохнуть.
Хлоя поворачивается и смотрит на нее красными глазами; среди сетки морщинок видны звездочки сосудов, так странно выделяющиеся на бледном лице. Вспухший шрам на лице — она грешит на погоду и высокое давление — сегодня ничем не замазан; одежда помята и несвежа; в кабинете темно, душно и пахнет крепкими сигаретами.
— Вы вообще спали?
Хлоя качает головой — она не спит третьи сутки, держится на адреналине, пытается не упасть. Третьи сутки за бумагами, отчетами и широким монитором; третьи сутки на кофе и табаке, без отдыха и солнечного света.
Хлоя не хочет дышать, но заставляет себя делать вдохи и выдохи ради галереи.
Брук медленно убирает руки, но поражения не признает; это чувство — бесконечная преданность — единственное, что у нее есть; и никакие компьютеры не заменят робкого сияния надежды в ее лоскутном сердце.