Серый мир вновь насыщается красками — на этот раз желтым, оранжевым и красным. Она медленно бредет вверх по улице, наслаждаясь тишиной тесных улочек, выходит на Бульвар, наполненный спешащими на работу людьми, и решает, что просто не может провести этот день дома.
Как вызвать такси, она не знает; телефон разрядился еще в баре, но верный бумажник — ему, наверное, уже лет десять — при ней; и Прайс машет ближайшей оранжевой машине с зеленым VACANT на шашке.
Они проезжают центр, едут вниз через Инглвуд, Хотор и Лондейл; сворачивают на S91 и прямиком направляются к пляжу.
Хлоя сбегает по склону, снимает кеды, бросает куртку и бежит по теплому песку к океану.
Золото песчинок отражает солнечные лучи, и на секунду Хлоя вспоминает волосы Рейчел, но этот образ быстро исчезает из памяти, унесенный порывом ветра.
Сегодня Хлоя не думает о черноте своей вселенной, о пустоте планет или ядовитом метеоритном дожде; она слишком свободна для этого. В ее голове все еще звучит Дэйв Гаан, поющий свое «Сокровище»; играет свое потрясающее соло на гитаре Кит Ричардс.
До туристической Хермосы-Бич еще километров семь, и здесь, почти у самого въезда на S91, спокойно и умиротворенно.
Хлоя распахивает руки и на полной скорости влетает в воду.
Холодной водой океан лижет ноги Хлои; ее джинсы намокают до колен, а потом волна сносит ее с ног, и Прайс падает на спину. Почти вся она — даже волосы — теперь пропитана солью.
Хлоя переворачивается на живот и подставляет свое тело волнам: теплая пена щекочет кожу, и она жмурится.
Проходящие мимо люди смотрят на нее, как на сумасшедшую: в это время года почти никто не купается, но Прайс все равно: она поворачивается на спину, зарывается ногами в песок, поднимает майку и завязывает ее на груди, оголяя живот; закрывает глаза.
И если бы где-то мир заканчивался и останавливался, то она хотела бы, чтобы это произошло здесь и сейчас.
Океан омывает ее мысли, мелкими ранками щиплет по телу, выпрямляет ее согнутый внутренний стержень.
Хлоя живет.
От ее алкогольного опьянения или утреннего похмелья остается только соль на губах и нагретый солнцем лоб; ресницы дрожат, и она улыбается.
Рейчел смывается с нее приливной волной; злость на Макс уходит с мелкими камешками, щекочущими ей ноги; и Хлоя заполняется умиротворением.
Сколько она так лежит, погружаясь в соленую воду и выныривая обратно, она не знает; но солнце жарит все сильнее, и песок вокруг нее нагревается. Хлоя думает о том, что нужно идти — эта мысль тянется прилипшей к подошве жвачкой, — но не может заставить себя встать, не в силах оторвать распахнутых глаз от бездонного синего неба.
Она слышит щелчок фотоаппарата и лениво посылает незадачливого туриста в далекое путешествие, поднимая вверх руку с отставленным средним пальцем.
И слышит:
— Я это определенно заслужила.
Прайс приподнимается на локтях, и особенно большая волна накрывает ее с головой, не оставляя ни единого сухого места.
Макс сидит в метре от нее, по-турецки скрестив ноги, и держит в руках полароид — тот самый, с которым бегала когда-то по всей Аркадии за белками, а после — снимала закатную Хлою у маяка.
Колфилд выглядит плохо: у нее в глазах пепельное море, а щеки горят двумя болезненными пятнами; если бы Хлоя была врачом, она бы поставила диагноз «температура» или что-то вроде того.
Прайс борется с водой еще полминуты, а затем поднимается на ноги и делает шаг навстречу Макс.
Колфилд ждет и смотрит на нее своими глазами-асфальтовыми лужицами; а затем умоляюще просит не уходить прямо сейчас.
— Мне нужна минута, чтобы убедить тебя в том, что я заслужила хотя бы просто ответ на звонок.
— На какой из тысячи? — уточняет Хлоя, тянется к брошенной куртке и достает сигареты.
— На все, — отвечает Макс, и пальцы ее скользят по полароиду, ласково гладя все углы.
Холодные потоки воздуха заставляют Хлою продрогнуть до костей; она чертыхается, думает секунду и недовольно бурчит:
— Ладно. Поехали ко мне.
Макс сияет.
Комментарий к XVII.
Глава имеет альтернативную реальность, мрачную и наполненную насилием, но, думаю, пока что достаточно Хлое тьмы, пусть и на ее планете зацветет Роза.
Спасибо каждому, кто читает, оставляет комментарии и ждет продолжения. Вы - мои солнышки.
ps. Спасибо тебе, AgushaMeyd, за тычки и просьбы света.
========== XVIII. ==========
Как я видел тебя в остывающем синем закате, так во мне просыпалось больное желание жить. Я вышагивал путь, проходя мимо флагов, распятий и хватая озябшими пальцами тонкую нить. Под ногами болото сменялось то пеплом, то снегом —
я босыми ступнями кровавый накладывал след. Ты была моим домом когда-то, моим человеком, но когда я пришёл, оказалось —
тебя уже нет.
Через час посвежевшая и порядком согревшаяся Хлоя сидит на своей кровати, закутавшись в британский флаг, и курит. Макс заботливо ставит на тумбочку две чашки — обе с кофе, но одна с молоком и шоколадным сиропом, а вторая с черным десятерным эспрессо.
Макс забирается на плюшевый плед и усаживается рядом с Хлоей. Прайс смотрит на ее полосатые носки с мишками, затем переводит взгляд на футболку с неровными буквами «ИСКУССТВО — ЭТО ХОРОШО» и фыркает.
Вокруг бедер Макс обернута в десять слоев огромная простыня, ее джинсы и нижняя часть белья, оказывается, насквозь промокли, а Хлоя, пребывавшая в очень экспрессивном расположении духа, не стала предлагать ей одежду, ехидно подав простыню. Колфилд гордо удалилась в ванную и вышла оттуда походкой пьяного железного человека — простыня сильно мешала ей даже двигаться.
Прайс упорно делает вид, что ничего не замечает.
Ее внутренняя маленькая планета ликующе совершает поворот вокруг собственной оси.
— Ты невыносима, — вздыхает Макс, грея ладони о чашку.
Хлоя вздергивает бровь.
— Прости. Я это заслужила, знаю, — тихо говорит Колфилд. — И спасибо, что даешь мне шанс объясниться.
Макс начинает сначала: говорит о чувстве вины десятилетней давности, переходит к жизни в академии Блэквелл, рассказывает о разбитых надеждах, извиняется за каждую минуту, что не написала.
— Хлоя, я правда думала, что больше не нужна тебе, что прошло несколько лет и что у тебя уже другая жизнь. Каждый день учителя говорили нам не смотреть в прошлое, жить настоящим, и я откладывала это, я убеждала себя, что ты все равно справишься, ты ведь была такой сильной…
— Людям свойственно ошибаться, но я совершала одну и ту же ошибку каждый раз, когда не отвечала или не звонила…
— Уоррен сказал мне, что это все мое чувство вины. Что именно из-за этого я тогда отказала ему. Он знал, что ты меня поцеловала. А я была слишком потерянной и уставшей, чтобы противостоять ему. Я не виню его; он просто тоже, видимо, был слишком расстроен, сказал, не подумав, а я запомнила.
Хлоя молчит, только слушает, даже не смотря на нее, и курит одну за другой.
— Я разбирала эти чувства каждый раз. — Макс убирает чашку и складывает руки в замок, будто удерживая себя здесь. — Каждый божий день я говорила себе, что ты тогда так поступила только потому, что ты — это ты. Потому что ты — это не кто-то другой, и я бы простила тебя, даже если бы потом ты сказала, что это просто игра, что ты просто пошутила, что это дурацкий розыгрыш. Но ты не пошутила, да? Потому что ты не могла бы так пошутить со мной. И ты сделала это еще раз. Хлоя, я видела звезды тысячу тысяч раз, но такие, какие сияли тогда — никогда.
Макс плачет; слезы текут по пунцовым щекам и падают вниз, но она не вытирает их, она вообще не обращает на них внимания.
— Уоррен сделал мне предложение вечером, за день до того, как мы должны были поужинать, и я хотела тебе все рассказать. Там были фотографы, Кейт, мама и папа… Он как-то притянул меня, и мы сфотографировались. Он… он…
У окаменевшей Хлои сердце обрушивается вниз.
— Я сказала «нет».
Хлоя дышит.
— Я потеряла друга, — горько говорит Макс. — Но я рада этому. В этом нет твоей или его вины, это только я сделала этот выбор. Это фото, — она затихает на секунду, — это же сплошная фальшь.