А потом она набирает побольше воздуха в грудь и на выдохе срывающимся голосом произносит:
— Думаешь, мне легко было признаться себе, что я хочу отдать свое сердце Хлое Прайс?
Пепельница падает на пол и разбивается надвое.
— Прости меня за каждую ошибку в моей жизни. Дай мне…
Хлоя затыкает ее поцелуем; теплые пальцы впиваются в затылок, не давая Макс возможности договорить, и та лишь мычит первые несколько секунд, а потом сдается в плен горячим губам.
Их поцелуй такой же соленый, как океан, в котором пару часов назад купалась Хлоя.
От Прайс пахнет дымом и молоком, от Макс — черным кофе и почему-то зубной пастой, и каждая из них ощущает горьковато-мятный привкус на губах другой.
Макс думает, что хочет, чтобы это длилось вечно.
Хлоя думает, что не хочет ничего пока прекращать.
Они целуются, должно быть, целую вечность; делают вдох и снова прижимаются к губам друг друга.
Хлоя тянет кончик простыни Макс вниз, и ледяные пальцы Колфилд, сразу же схватившие ее за другую руку, заставляют кожу покрыться мурашками.
А потом они снова не могут оторваться друг от друга; одежда на них становится действительно лишней, Макс сама снимает с себя футболку и прижимается к Прайс всем телом.
Они дрожат: Хлоя — от предвкушения, Макс — от болезненно-желанного страха.
Им мешает все вокруг: на пол летит одежда, одеяло, пледы, даже кружки с кофе; падают подушки и телефоны.
Хлоя сходит с ума от высоких стонов покрасневшей от стыда Макс и закрывает той рот губами, когда Колфилд пытается извиниться за это.
В ответ Макс прижимает ее к себе так сильно, что у Хлои начинают болеть ребра; царапает плечи и спину короткими ногтями, запрокидывает голову назад и заново учится любить.
Хлоя выше и сильнее, но кажется хрупче, когда Макс кладет ее на кровать и нависает над ней; под ее ладонями молочно-белая кожа Прайс становится податливой и искрящей; Колфилд празднует первую победу неторопливыми движениями кончиков пальцев вокруг груди, останавливается на выпуклой родинке, шраме около ключицы и поднимается по изгибу шеи, замирает на губах.
Макс думает, как она жила без этого раньше.
Хлоя все еще думает, что не хочет, чтобы это все заканчивалось.
На иссиня-черных простынях она кажется тонкой фарфоровой куклой, сотворенной из больного воображения мастера: овалы синих глаз, кобальтовые волосы, белоснежная кожа и бесцветные губы.
Хлоя до сих пор в не заживших до конца шрамах и желтых синяках, регулярно получаемых на работе, но Макс бережно целует каждую отметину на ее теле.
Воздух дрожит, и Хлоя вместе с ним; и руки скользят по телу Макс, движутся ниже и ниже, давят на бедра и тянут вниз, укладывая ее рядом с собой.
Синхронность и простота движений рождают новый путь в их Вселенных; поток, наполненный светом и теплыми волнами маренгового моря.
Хлоя ловит губами сорвавшийся стон Макс; сама выдыхает ей в губы — низко и хрипло, не срываясь на звук; и затем вновь — резкие и короткие вдохи, череда бессвязных слов желания в ответ.
Море выходит за край сознания; и лишь путеводный маяк сияет, освещая угольные волны; и Хлоя сгорает в его ярком свете, на несколько минут делая море Макс цирконовым.
И после — они лежат на кровати: голова Макс на сгибе локтя курящей Хлои, сбитые простыни, хаос вокруг; и молчат.
Молчат той щемящей и светлой нежностью, подобной первым каплям долгожданного дождя; Хлоя — с пустой головой, Макс — с мечтой дотянуться до полароида в сумке, чтобы сделать снимок.
Синие волосы лезут ей в лицо, щекочут лоб, и она фыркает, пытаясь их смахнуть; сигарета в руках Хлои жалобно вспыхивает и гаснет.
Слышится вздох.
Макс тычется в шею, обвивает ее сильнее, тянет к себе; Прайс недовольно щурится и щелчком пальцев отправляет сигарету в разбитую пепельницу на полу. Макс говорит, что она могла устроить пожар; Хлоя отвечает, что тогда бы эта дыра сгорела и ей выплатили страховку на новый дом.
Макс заявляет, что это работает не так.
Хлоя закатывает глаза.
*
В груде хаоса на полу Хлоя разыскивает трезвонящий телефон. Она опасливо свешивается с кровати и дрыгает ногами, и Макс выставляет вперед руки, боясь за свое лицо.
— Да где же эта китайская штуковина?!
Макс смеется.
— Телефон Джастина размером с мой ноутбук, — говорит Хлоя, все еще не теряя надежды. — Он никогда его не теряет и всегда слышит.
— Возможно, тебе стоит приобрести такой же?
Хлоя останавливается, а потом резко садится обратно на кровать, сдувая синюю прядь с лица.
— Но ведь тогда я не смогу его потерять, — отвечает она, глядя на Колфилд, как на сумасшедшую.
— Возможно, это то, что тебе нужно? — осторожно спрашивает Макс. — Есть еще такие штуки в ухо, нажал на кнопку — и ответил на звонок сразу.
— Ой, заткнись, iMax.
Хлоя чертыхается и вновь ныряет в груду одеял, чтобы через пару минут издать победный вопль и достать бесперерывно орущий голосом Курта Кобейна телефон.
Макс, у которой на звонке стоит стандартная мелодия, пытается сдержать в себе ехидный комментарий.
Через секунду Хлоя исчезает за дверью комнаты, крикнув что-то вроде «Это по работе!», и Макс, нырнув в футболку Прайс, дотягивается до сумки; складывает выпавшие вещи: полароид, кошелек, брелок с ключами и небольшой органайзер.
Ее старенький самсунг тоже звонит, но вечно беззвучный режим делает свое дело, и Макс не успевает ответить. Она снимает блокировку и нажимает на «сообщения».
Сердце уходит в пятки.
17 пропущенных.
45 неотвеченных.
12 голосовых.
Она даже не читает содержание, просто перезванивает тому, кто ей звонил; молится, чтобы взяли трубку; пытается сохранять спокойствие.
— Макс?
— Олли, — выдыхает она, услышав голос своего управляющего. — Боже мой, у тебя новый номер? Что происходит?
— Макс, тебе нужно приехать.
Она слышит громкие голоса на заднем плане, слышит крики и причитания, слышит напряженные нотки голоса Олли и — другой частью себя — слышит, как Хлоя с кем-то ругается по телефону в соседней комнате.
Громко ругается.
— Я не могу, — говорит Макс. — Я не могу. Не могу сейчас, — повторяет она, как заведенная.
— Нас затопило, Макс, — шипит Олли. — Все, что вчера привезли, к чертям затоплено в подвалах. Мы дверь не можем открыть из-за воды. Ты, блять, смеешься? В смысле — не можешь? Какого…
Макс бросает трубку. Агрессивный и вечно недовольный Олли — единственный, кто имеет над ней власть.
Управляющий. Надзиратель. Вельможа. Представитель государственной власти, диктующий ей, как управлять арт-центром.
Но незаменимый человек, когда случается беда.
Макс бросается в ванную и спешно снимает с сушилки джинсы и белье; натягивает на себя носки, влезает в ветровку и в дверях нос к носу сталкивается с уже одетой Прайс.
— Хлоя, прости, я…
— Я еду с тобой, — отрезает Прайс.
Макс только кивает.
Хлоя заводит «Туарег», выжимает девяносто, и машина срывается с места. Макс ерзает на сиденье, хватается за телефон, снова его бросает. Хлоя — в свежей футболке, черных джинсах, огромных армейских ботинках и безразмерном вязаном кардигане — тонет в своих oversize-вещах; она кажется еще хрупче и меньше, и если бы не сжатые в тонкую полоску губы и сетка морщинок под глазами, Макс дала бы ей лет пятнадцать.
— Хлоя… — Макс касается ее руки на коробке передач, и Прайс бьет током.
Она поворачивает голову к Колфилд, и ледяная синева глаз пронзает ту до кончиков пальцев, заставляя проглотить слова.
Макс думает: пять минут, пять чертовых минут Хлоя была живой, а потом Вселенная — или Макс — вновь все испортила.
— Прости, — шепчет она одними губами, но слова произносятся в пустоту; Хлоя ее не слышит.
Они добираются до «Арт-центра» за рекордные двадцать минут; Хлоя трижды чуть не попадает в аварию, избежав столкновения в последний момент, ловит штраф на камеру и показывает средний палец мотоциклисту.