Макс не отвечает ни на один звонок бесконечно вибрирующего телефона.
Хлоя паркуется на служебной парковке STARS GALLERY и обходными путями, ломая цветы на городских клумбах, направляется к «Арт-центру».
Макс едва поспевает за ней, и Хлоя врывается в ее арт-пространство первой.
Несколько людей носятся с ведрами и тряпками, кто-то кричит громким голосом внизу; Макс отталкивает Прайс и бежит вниз, в подвальное помещение.
Хлоя спускается следом за ней и присвистывает: на бетонном полу сантиметров пять воды; три жестяных двери плотно закручены круглыми ручками, и несколько людей безуспешно пытаются их открыть.
Она думает: у них тоже иногда прорывают трубы; но на такие случаи все двери обклеены пенопластом и снабжены системой для регулировки давления. Да и кто вообще будет хранить что-то ценное в подвале? Она вспоминает прикованную себя, и ее передергивает.
— Идиоты, — резюмирует Прайс.
— …их не спасти. — Высокий мужчина что-то говорит дрожащей Макс. — Уже поздно. Ждем, пока давление выровняется, и оцениваем ущерб.
Макс пытается не заплакать; а когда, наконец, берет себя в руки и оборачивается, Хлои нет уже рядом.
*
— Чем ты думала?! — Крик Хлои невидимыми осколками отскакивает от огромного окна. — Мало мне Джастина! Нет, теперь ты!
Фирменный жест — ладони, ударяющие об стол, — удается ей сегодня удивительно хорошо; грохот стоит такой, что Тесс на входе вздрагивает.
Прайс в гневе: синие волосы стоят дыбом, потемневшие от ярости глаза сверкают вспышками молний, она напряжена до предела — того и гляди, ураган по имени Хлоя Прайс снесет небольшой город под названием Брук Скотт.
Брук кричит на нее в ответ, орет до хрипоты, доказывая свою правоту — и неправоту одновременно; но рев разъяренной Прайс невозможно перекричать.
— Это техника! — Скотт становится напротив нее, уперев руки в бока. — Она выходит из строя! Все должно было быть иначе!
— Это твоя безмозглая голова, а не техника! Чем ты думала?
— Нет, это чем ты думала прежде, чем просить нас залить Колфилд! — парирует Брук. — Я просто делала то, что велел мне босс.
— Я не просила подрывать ей трубы! — Прайс запускает руку в волосы, дергает себя за них и вновь ударяет руками об стол; ладони начинают болезненно гудеть. — Все фотки уничтожены!
— Так разве ты не этого хотела?! — Инженер сверкает глазами. — Ты же хотела ее уничтожить! Ты этого хотела, блять! Ты! И нельзя взять и просто передумать, это не игра, босс, где можно нажать «отмена» и начать сначала!
У Скотт по-девичьи трясутся обкусанные в кровь губы; она кутается в рубашку, прикрывая почти обнаженную под сеткой футболки грудь, и как-то совершенно не по-брукски говорит:
— Хлоя, я ради тебя готова взорвать всю планету, а ты ведешь себя, как эгоистичная сука. Если любовь творит с тобой такое дерьмо, подумай, нужна ли тебе эта любовь?
И уходит, хлопая дверью.
========== XIX. ==========
было счастливо и пиздато, чего бы ему не быть,
если солнце в глазах, а город еще не спит.
было нежно, но не везло, выбирал-то всегда не тех,
а потом умирал во снах, животом на сыром песке,
словно выбросили на брег, ты испуган, и гол, и наг,
хоть на шее и оберег, но над морем — лишь белый флаг.
Хлоя не говорит ей, что знает; это больше не в ее правилах — наивность прощения осталась в прошлом; она лишь прижимает к себе до смерти уставшую Макс и отпаивает ту ледяным апельсиновым чаем.
Но Макс знает.
И на прощение у нее не хватает сил, хоть она и давит в себе эту боль предательства. Она молчит каждый чертов раз, когда Хлоя вспыхивает искрой бенгальского огня — и так же быстро тает в черноте вокруг.
Видимо, Макс все еще думает, что это все заслуженно; ей нужно время, чтобы переосознать то, что творится внутри нее, собрать себя, остудить голову — и поговорить с Хлоей; но она не может.
Она просто не может сказать: «Я знаю, что это сделала Брук».
Макс помнит: алые волосы Блэквеллской Скотт, запах яблок в ее каморке и вот это: «Привет, Макс, я Брук, и это я расхерачила твои трубы к чертям, но ты прости меня, я просто хотела, чтобы у тебя унитазы взорвались в туалетах», — сказанное так, будто Брук просто спрашивает, как у Макс дела.
А потом Брук говорит:
— Ты сделаешь Хлою счастливой.
И добавляет, кусая ноготь большого пальца:
— А я — нет.
Брук уходит, а через час после нее к Макс приходят пятеро мужчин, вскрывают двери и достают остатки фоторабот — и самой Колфилд, и других фотографов.
Часть она спасает в УФ-сушке, еще несколько спасти нельзя от слова «совсем», остальные Макс отправляет знакомой, занимающейся реставрацией.
Но она все равно несет убытки; эдакий неконтролируемый ущерб, наносимый самой себе.
От слов Брук ей очень больно, но не так, как от тайны, которую носит в себе Хлоя; ну, или думает, что носит.
И Колфилд держит в себе эту боль, лелеет, как ребенка, баюкает по ночам и плачет в подушку в те дни, когда ночует не у Хлои; ведь врать вот так — что все хорошо — не в ее правилах.
Но Макс не может жить без синевы глаз Прайс; без смятых простынь, без сладкого кофе, без нее самой.
Она больше не может, она не умеет, она не хочет.
— Ты мой мир, — вот так просто говорит она Хлое, вытирая мокрые губы салфеткой. — Я знаю это. И весь чертов свет — тоже ты.
Хлоя молча целует ее в висок; и в этом жесте вся реальность Макс: теплая и пахнущая апельсиновой цедрой.
Хлоя понимает, что Макс не может без нее, и, хотя эта необходимость Прайс была не нужна — она вполне может обойтись и без нее, — все же Колфилд трепетно и нежно трогает подушечками пальцев ее сердце, и Прайс позволяет себе секундную слабость, касаясь шершавыми губами ее виска.
Покрасневшая Макс улыбается.
Прайс проверяет телефон, извиняется и отходит; набирает номер Брук, слышит ее вдох и фирменное:
— Босс?
— Мне нужно срочно с тобой поговорить, — мягко произносит Хлоя.
С их разговора проходит ровно неделя; настенный календарь показывает десять дней до Нового года; а Хлоя так и не говорит Брук «прости», она вообще с ней почти не говорит, только проходит, проносится мимо инженера: стрелой мелькают синие волосы, воздух вокруг сгущается — Хлоя скрывается в своем кабинете. Брук приносит ей кофе по утрам, Хлоя молча берет свой стакан; но он больше не такой сладкий; а Скотт больше не такая открытая и искренняя: теперь она носит только инженерную форму: застегнутая плотная цветная рубашка, комбинезон защитного цвета, туго зашнурованные кеды; Брук меняет линзы на очки и обратно; красит ногти ядовито-голубым лаком, а губы — помадой в тон рубашкам.
Брук становится Брук; Хлоя остается ее боссом; ничего не меняется, но меняется всё.
Виктория уверяет ее каждый день: «Куда ты — туда и я, только скажи мне, Прайс, на черта она тебе сдалась?». Но Чейз никогда не слышит ответа — она его даже не пытается выслушать, вылетая из кабинета, оставляя за собой запах дорогих духов.
Хлоя звонит Прескотту, зовет подписывать еще контракты, и Нейтан — впервые в жизни! — не посылает ее на хрен сразу, а выдавливает из себя улыбку. Хлоя дает ему чек — девяносто семь тысяч долларов за две фотографии — и поздравляет его.
Прайс становится все равно, кто перед ней: богатый наследник миллиардной империи или художник из Мид-Сити. Лица мелькают все чаще; чеков все больше; и пару дней назад она закрывает четвертый кредит, внося последний платеж.
Макс таскает Хлою по ночным выставкам, целует в парках, звонит каждый вечер и пишет тонны sms, будто нагоняя то, что когда-то упустила.
Хлоя однажды дарит Макс розу — пустышку в шелестящей упаковке; Макс сияет тысячей солнц и любуется ею каждый день, а после хранит меж книжных листов.
Прайс постоянно готовит речь в голове — что-то вроде «Прости, я ухожу», но каждый раз видит глаза Макс и забывает все слова на земле.
— Я без тебя не могу, — говорит ей Колфилд. — Я тебя никогда не оставлю. Не верь мне, Хлоя Прайс, просто дай мне это доказать.