Поэтому она не собирается ничего рассказывать Макс.
Не сейчас, по крайней мере, утешает она себя. Когда-нибудь потом.
*
ВСПЫШКА!
Макс отдает ей полароидную карточку: синеволосая Прайс с грустным и пустым взглядом и улыбающаяся Колфилд; и целует в щеку, благодаря за возможность сохранить этот момент в памяти. Хлоя не любит фотографироваться; она вообще не любит фотографии; они же тоже горят, как и она сама.
Внезапная мысль озаряет ее, и Хлоя вскакивает прямо посередине итальянского ресторанчика на окраине Мид Сити:
— Макс, представь, что тебе нужно сделать кадр человека, лежащего на полу. Скажем… э-э-э… ну, у него сильный приход. Но у тебя только пленочный фотик, а сфоткать надо прям пиздец как срочно. Что ты будешь делать?
Колфилд дожевывает фрикадельку и задумчиво смотрит на Хлою, подложив руку под голову.
— Включу «макро» и сниму без режима ночной съемки, а потом проявлю с высоким концентратом «Tetenal Ultrafin», чтобы улучшить стойкость, и никакого фиксажа, чтобы не запороть качество, раз оно так необходимо. Потом высушу и все. А зачем ты спрашиваешь?
Хлоя начинает думать.
— Послушай, фотоМакс, какой-то ублюдок прислал мне фотки шестого декабря.
— И что на них? — напрягается фотограф.
— Там, эм, — мнется Прайс, — короче, там я во всяких… эм… странных позах.
— Обдолбанная, — уточняет Макс.
— Да, именно, — кривится Хлоя, цепляя пасту вилкой. — Но, слушай, все фотки сделаны в разное время… Наверное. Чейз сказала, что это пленка. И сделаны они так, что я не знала, что этот мудак меня фоткает. Еще там была эта фотка, где ты с этим…
— Уорреном.
— Уродом, — соглашается Хлоя. — Ты можешь мне помочь в этом?
— У тебя есть еще эти фотки? — Макс выглядит растерянной, но в ее глазах читается решимость.
— Я все сожгла, — качает головой Прайс. — Они больше не приходили, и я про них совсем забыла.
Макс кусает губы, пока Хлоя с надеждой смотрит на нее.
— Фотография с Уорреном была только одна, это мгновенная печать, чтобы можно было вставить… Не суть… Я ее забросила в центр и больше не… О господи! — Колфилд всплескивает руками. — Значит, ее забрали из моего кабинета. Я гляну список посетителей вечером в субботу и смогу сказать тебе, кто мог ее спереть. Ок, Хлоя?
Хлоя кивает.
— Ты совсем не притронулась к еде, — обеспокоенно замечает Макс. — Либо ты не голодна, либо нервничаешь.
Она берет ее руку и легонько сжимает, получая в ответ взгляд, наполненный благодарностью.
Ради таких моментов Макс хочет дышать.
— Ты не боишься? — спрашивает ее вдруг Хлоя.
— Не боюсь чего?
— Что однажды придется делать выбор: я или твой центр.
Это звучит настолько холодно и мерзко, что Макс вся покрывается мурашками. Хлоя пожирает ее своими кобальтовыми глазами, на таком ярком солнце кажущимися циановыми и почти выцветшими; Хлоя так близко к ней, что Макс видит сетку глубоких морщин, черные мешки под глазами и крошечную родинку на щеке.
Колфилд думает, сколько готова продать за теплоту в тенаровом взгляде, и честно отвечает:
— Теперь ты — мой центр.
Хлоя на секунду загорается, но моментально гаснет: она уже не верит в подобное, просто не может позволить себе верить, и оттого просто треплет волосы Макс.
*
Брук смотрит на нее, и в ее коньячных глазах плещется вековая усталость.
Она пьяна, как и Хлоя; они сидят на кухне уже несколько часов, и телефоны обеих разрываются беспрерывными звонками, но ни одна из них не хочет отвечать. Хлоя боится потерять нить доверия, Брук — потерять Хлою.
Прайс раздевается: снимает кардиган, стягивает джинсы и остается в своей длиннющей майке и тонких низких носках, в которых она скользит по паркету до холодильника и обратно. Прайс не стесняется ничего — Брук кажется, что если Хлоя сейчас разденется догола, то дискомфорт будет испытывать только она сама.
— А помнишь, как Стелла нашла тебя?
Да, говорит Хлоя; вспоминает унизительные колени, на которых она стояла, когда подбирала рассыпавшуюся мелочь. Конечно, помню. Такое не забудешь.
— Мы общались со Стеллой после Блэквелла, — говорит Брук. — Я тогда была глупой бабищей с дредами и разбитым сердцем. Ну, ты должна помнить еще ту меня, вечно грустную. Стелла сразу ушла в адвокатуру, а я пыталась найти себя в радиоинженеринге; ты же это тоже помнишь, верно?.. И когда Стелла подобрала тебя тогда, она написала мне. Что-то вроде: «Я помогу Прайс, вдруг воздастся?». Это было так смешно тогда, адвокат и Бог, да кто вообще так говорит на ее месте; но сейчас я понимаю, что ей, действительно, воздалось. Потому и ответила тебе тогда. Ты притягиваешь свет, Хлоя Прайс. И он защищает тебя от этой тьмы внутри.
Хлоя плачет.
*
Макс привычным жестом ставит рядом с кроватью свой черный кофе, который она может пить бесконечно, и забирается к уже лежащей там Прайс.
Хлоя до чертиков занята — Колфилд сейчас кажется ей лишним элементом, порывом теплого воздуха в ярую духоту, ярким прожектором в черном кубе ее темноты.
Прайс лежит с ноутбуком; губы раскрыты, футболка задралась, пальцы летают по клавишам — она проверяет почту и отвечает на последние сообщения. На часах давно уже за полночь, но Хлоя упорно не желает останавливаться и все больше и больше нагружает себя работой. Она проверяет отчеты, досчитывает на калькуляторе последние цифры, закрывает год; звонит Тревору в первом часу ночи, кричит в трубку, что все туфта и надо переделать к утру.
Она вызванивает даже Чейз, передает привет Прескотту и заявляет, что хочет переделать весь второй этаж за завтрашний день. Перевесь украшения, говорит она, это все херня, выглядит дешево, и отзови приглашенного Хоггинса, он нудный, и от его песен хочется сдохнуть, да плевать мне, где ты найдешь другого сейчас, ищи, блять, ты же знаменитая Виктория Чейз, так добудь мне лучшего из лучших.
— Я, — говорит, — не умею в музыку, но даже я играю на гитаре лучше него.
Макс хватается за голову: в ее галерее всем подобным заведует Олли, она только ставит подписи и договаривается с авторами, большего государство ей доверить не могло, зато все отчеты уже давно закрыты, и «Арт-центр мисс Колфилд» работает весь январь, в то время как STARS GALLERY открывает свои двери лишь первого февраля.
Она думает, что за месяц форы сможет развернуть несколько рекламных кампаний и подготовить презентацию новых выставок.
Хлоя только что утверждает выставку на март.
Макс не выдерживает и захлопывает ее ноутбук так громко, что Хлоя вздрагивает.
— Хватит. Остановись. Ты себя убьешь.
Колфилд полна решимости: прямая спина, грозный взгляд и губы, сжатые в тонкую нить; она молча убирает ноутбук под кровать, выключает телефон Прайс и смотрит на ту с какой-то дикой яростью.
— Хлоя Прайс, сейчас три часа утра, нам обеим вставать в семь, а ты еще даже не ложилась!
Хлоя не понимает, почему Макс злится: ей, работающей двадцать три с половиной часа в сутки, не понять Колфилд, проводящую в арт-центре меньше восьми часов в день.
Но она не возражает: у нее просто сейчас нет сил на ссору; Прайс опустошена и вся состоит из цифр и расчетов; Макс же полна сил — настолько, насколько бывают силы у людей в три часа ночи.
Макс выключает свет и снимает с себя майку; забирается на нее сверху и исступленно целует Хлою в почти бескровные губы, ладонями забираясь под футболку, исследуя ребра.
И опять пальцы цепляются за выпуклую родинку, нежно ведут к ложбинке на груди, вырисовывают спирали.
Хлоя резко дергает Макс от себя и, пока та пытается сохранить равновесие, тянет вверх свою футболку, расстегивает белье; и вновь падает на кровать, утопая в черных подушках.
Даже в почти кромешной тьме Хлоя видит сияющие антрацитом глаза Макс.
У Колфилд бешено колотится сердце, когда она касается губами ямочки на ключице, проводит языком по плечу, целует каждый сантиметр и дрожащими руками прижимает к себе ее еще сильнее. Хлоя тонет в этих ладонях, захлебывается безудержной нежностью, кутается в воздушное одеяло из десятков прикосновений.