Ей так больно, что она едва может говорить; и она отворачивается от Макс, бесконечно повторяя:
— Почему мы этого не сделали раньше? Почему бегали друг от друга? Почему не взяли друг друга за руки? Почему, почему, почему…
Это Хлоя каждый раз заставляет себя быть сильной и контролировать каждый свой шаг; это Хлоя — глыба льда, коронное «Мисс Прайс, владелица STARS GALLERY», частица высшего света.
А Макс может страдать и на людях — никто не спросит у нее, почему глаза заплаканы, а кадры смазаны, все только погладят по голове и пожалеют.
Но Хлое, ставшей за этот год отпечатанным в известняке следом, домом, который забыли населить, валетной правдой, палкой о двух концах, Хлое, ставшей амбивалентной, никто никогда не простит слабости.
И она глушит чувство пустоты и ненужности в алкоголе, становясь шариком воздуха в толще льда.
Но сейчас этот лед дает трещину и рушится, столкнувшись с теплыми волнами маренгового моря.
— Потому что ты — это ты, а я — это я, — слышит она совсем рядом с собой.
Сигареты падают на холодный песок, когда фотограф накрывает ее губы своими.
До них доносятся крики с побережья и россыпью салютов в небе отмечается Новый год, а Макс все еще целует Хлою, не в силах оторваться от холодных губ.
И после, прижимая к себе теплую Колфилд, Хлоя долго смотрит на звезды и, наконец, говорит:
— Мы будто шли к этому целую вечность.
— Что ж, лучше поздно, чем никогда, — шепчет Макс, удобнее устраиваясь на ее плече.
Хлоя выдыхает серый дым в иссиня-черное безоблачное небо.
— Это была долгая дорога к звездам.
THE END
========== choice 2. THE END. CHLOE & BROOKE. ==========
И если когда-то, спустя десять зим, ты встретишь меня в толпе, найдешь меня серым, безликим, пустым, ушедшим в чужую тень, схвати меня крепко, сожми воротник, встряхни меня за плечо, скажи, что я трус, неудачник и псих, брани меня горячо. Заставь меня вспомнить ночной океан, рассветы, ромашки, джаз.
Прижми свои губы к холодным губам,
заставь меня
вспомнить
нас.
Хлоя стремительно идет по коридору, чеканя шаг; и звук низких каблуков ее сапог разносится по всей утренне-безлюдной STARS GALLERY.
Виктория едва поспевает за ней, на ходу делая заметки в синем, с золотым переплетом, ежедневнике.
— Мы не укладываемся в срок. — Чейз переводит дыхание. — Нам нужно больше человек.
— Ты что, не можешь найти людей? — язвительно уточняет Хлоя, останавливаясь у черно-белой фотографии.
Виктория бросает на нее раздраженный взгляд:
— Я могу найти кого угодно, но не нормальных аппаратчиков. Они все на мартовском джаз-фесте.
— Что за проблемы? Дай им на пару сотен больше. Нам же не двести человек на неделю нужно. Или это тоже я должна делать? — Хлоя достает карандаш из-за уха и водит острием по стеклу. — Это какая-то херня, сними это убожество отсюда.
— Я просто уточняю, чтобы не было, как в прошлый раз, — отвечает Виктория.
«Как в прошлый раз» — это конец января, пора сильных ветров и новых художников и Хлоя, не успевающая подготовить галерею к открытию после отпуска.
«Как в прошлый раз» — все валится из рук, ключ не находится на нужном месте, а сигналки не отключаются, и начинаются тысячи звонков раздраженных клиентов.
«Как в прошлый раз» — это уничтоженная до пепла Хлоя с забинтованной рукой, которой она едва может шевелить; это нервная Виктория, невовремя заболевший Тревор, скулящий Джастин и вопящий про опять забытую доставку Прескотт.
Хлоя думает, что она не сходит с ума окончательно только потому, что у нее нет на это времени.
— У меня нет минуты на перекур, какая, на хрен, депрессия? — говорит она Тревору, который сообщает, что она выглядит слишком угнетенно для начала рабочего года. — И как бы ты, блядь, выглядел на моем месте? Заткнись и работай!
Хлоя злится: «Miss Caulfield’s Art Center» забирает у нее идею с итальянской выставкой; и из-за пошедшего наперекосяк годового плана они не успевают поймать с десяток выгодных контрактов.
— Если ты не подготовишь мне «LE PÈRE» до вечера, я тебя придушу, — шипит Хлоя на Джастина.
Французская страсть и ледяная английская ненависть смешиваются в их новом проекте «LE PÈRE». Хлоя получает то, что хочет: квинтэссенция ярости воплощается в искаженных фотографиях, агрессивных картинах, немыслимо искривленных скульптурах.
Они развешивают полотна шелка повсюду: серые, черные и красные — и подсвечивают их ледяными неонами, придавая внутреннему убранству STARS GALLERY тревожные ноты.
Хлоя не скупится на рекламу — они захватывают все блоки и баннеры, распродают площадки одну за другой, приглашают известных гостей, но ей все равно мало.
Март бросается в окна сумасшедшим солнцем, и Прайс плавится от жары в своем кабинете; ее спасают только кофе со льдом и стальная ярость к Колфилд: не стереть в порошок, не уничтожить, нет, жить только благодаря ненависти.
Прайс намеревается ворваться в первую полосу во всех газетах с дерзкими заголовками, сорвать джекпот и выиграть на этом миллиард; сделать все, чтобы об арт-центре забыли на ближайшие полгода.
— Свяжитесь с Блэквеллом, — командует она, резко поворачивая в следующий сектор. — Пусть пришлют мне лучших из лучших. Насилие, жестокость, агрессия… Найдите мне нормальные работы, мать вашу, а не вот это сопливое дерьмо.
Виктория только кивает.
— Прескотт прислал нам несколько работ, мы вывесили их в А5-А6, — говорит Чейз. — Ждем Антуа и Женевье.
— Их в А3. — Хлоя двумя пальцами показывает на пустое место на стене. — Сюда нужны фотографии, небольшие, подбери пленочные или полароидные, может быть, виньеточные. Только без этих уродских рам, ты посмотри на них, это же невозможно…
Прайс взлетает на второй этаж, обходит площадки; ей хочется курить, но здесь нельзя, а выйти нет времени; она злится и нервничает, кричит на Тревора, ругает Чейз, грозится уволить Джастина.
— Найдите мне аппаратчиков! — Она бьет ладонями о столешницу. — Чтобы через час они были здесь!
Хлоя закидывает ноги на стол, затягивается «Marlboro» и закрывает глаза.
Она — человек-сталь, каленое железо, прочный чугун; но все еще не может контролировать абсолютно все.
Например, свое сердце — этот кровавый, покрытый язвами и совершенно ей не нужный орган, гниющей кашей оставленный на ледяном полу галереи ровно в полночь в прошлом году.
Или контакт Колфилд в ее телефоне, заботливо переименованный в «Не брать трубку».
Или вот это чертово чувство пустоты внутри — и каменного скафандра снаружи; деструктивные поступки по отношению к себе, превратившиеся сначала в бесконечные литры алкоголя, а после — в громкие крики от кошмаров среди ночи.
Хлое снится галерея: она, сломленная, согнутая, скукоженная, лежит на холодном полу, её душат рыдания, а в окно морозным штормом врывается метель.
Она не видит снега уже шесть лет, но ей все равно страшно, когда мелкие, колкие снежинки опускаются на мокрое лицо и застывают там ледяным покровом.
Прайс просыпается — страшный крик, мокрые от пота простыни, разбросанные подушки, сухость во рту и страх.
Ей некому звонить в такие минуты: она не может набрать ни Макс, ни Брук, ни Кая, ни-ко-го; она одна, стена плача в Иерусалиме, брошенный на рынке ребенок, подкинутая в миску нищему одинокая монета.
И тогда Хлоя берется за карандаш и пишет письма неровным почерком в пустоту, заклеивает конверты: «Брук», «Макс», «мама», «папа» — и складывает в картонную коробку, к тысячам других, точно таких же, конвертов и открыток. Однажды она пишет слово «Рейчел» на конверте и долго думает, стоит ли оставлять его, а потом сжигает, как когда-то сжигала саму себя в метеоритном дожде.
— Мы просто ожидаем от людей слишком многого, — говорит ей как-то Кай. — И часто думаем, что наше представление о «близких» совпадает с их представлением. Но это не так, мисс Хлоя. И Вы это сами знаете.
И Хлоя перестает ждать вообще: она видит Макс каждый день, когда та идет к автобусной остановке, а Прайс — к своей машине; приветственно-прощально кивает Колфилд и захлопывает дверь. Они чужие люди, теперь уже навсегда; и Хлоя прочно штопает белые пятна в своей душе черной капроновой нитью.