И теперь, в день освобождения Тома, я вспомнила, каких усилий мне стоило долгие годы поддерживать видимость дружной счастливой семьи. Я сомневалась, хватит ли мне решимости снова взвалить на плечи это бремя, но в глубине души понимала, что иного пути нет.
Ровно в 16:30 я позвала Тома. Он спустился через пять минут, с еще влажными после душа волосами, в серых спортивных штанах и белой футболке. Отдохнувшим сын не выглядел. Он застыл на пороге кухни, покусывая большой палец, глаза бегали по сторонам. Роберт прошел к столу, не говоря ни слова.
– Располагайся, сынок, – улыбнулась я. – Я приготовила твое любимое блюдо, а на десерт будет тирамису.
Я поднесла еще булькающую домашнюю лазанью к столу, за которым в гробовой тишине сидели Роберт и Том. Я понимала, что в первый день дома сын может чувствовать себя непривычно. Я приготовила обед накануне в надежде, что мы спокойно поедим, выпьем чаю. А потом я спрошу Тома, не хочет ли он взглянуть на квартиру, которую я для него нашла. Узнаю, не планирует ли он возобновить старые знакомства с ребятами из боксерского клуба.
Водрузив глиняную форму с лазаньей на подставку под горячее, мгновение спустя я вернулась с большим плоским блюдом, на котором лежала фокачча с розмарином, и миской с нарезанным зеленым салатом.
Том вытащил из кармана телефон и положил рядом со своей тарелкой экраном вниз. Глаза Роберта недобро сузились – он терпеть не мог телефоны за столом. Но муж отвернулся, ничего не сказав, и я тихо выдохнула.
Я разделила лазанью на три части и собиралась уже переложить порцию на тарелку Тома, но он предостерегающе выставил ладонь:
– Мам, мне только половину.
– Но это же твое любимое блюдо. – Я вернула кусок обратно в форму. – Раньше ты сметал его за считаные секунды.
Как ни смешно, но я чуть не расплакалась. Том кинул на меня обеспокоенный взгляд.
– Да. Прости, но… я не голоден.
– Я ограничусь сэндвичем, – заявил Роберт, с громким хрустом разворачивая газету. – Иначе новый приступ подагры мне обеспечен.
– Зря ты столько для меня наготовила, мам. – Том положил себе немного салата. – Но выглядит вкусно.
– Поскорее бы закончился этот цирк, – пробормотал Роберт, не отрывая глаз от газеты. – Хотя на что я надеюсь!
Том отложил вилку и уставился в тарелку. Прекрасно зная отца, он привык, что лучше всего не обращать на колкости внимания. Но теперь Том изменился, и от него волнами исходило возмущение. Я поняла, что с тех пор как сын сел в машину, он был как сжатая пружина. И сейчас вел себя так, словно вообще не желал оставаться здесь с нами.
– Роберт, пожалуйста, не заставляй Тома чувствовать себя так, словно он тут лишний. – Я уронила кусок лепешки, и запеченные иголочки розмарина усыпали стол, словно дохлые мошки. – Я хотела, чтобы наш первый семейный обед прошел идеально. Пожалуйста, не порти его.
– Как он может пройти идеально? – скривился Роберт. – Человек только что отмотал десятку за убийство лучшего друга, а ты делаешь вид, будто мы идеальная семейка из реалити-шоу! – Он швырнул скомканную газету на пол и встал из-за стола. – Я чай не буду. Вспомнил, что мне кое-куда нужно съездить.
– Не уходи! Одну минуту! – Том так резко вскочил со стула, что на моей тарелке звякнули приборы. На лице Роберта отразилось изумление. – Мам, пап, мне надо вам кое-что сказать. Это действительно важно.
В кухне повисла напряженная тишина. Я затаила дыхание – вот он, критический момент. Сын, наконец, поделится тем сокровенным, что не дает ему покоя с первых минут нашей встречи. И новость эта серьезная.
Том посмотрел на меня, и я увидела в его глазах страх, безмолвную мольбу. Лицо сына осунулось, побледнело. Я знала: то, что он собирается сообщить, перевернет все.
Наконец я медленно выдохнула, а Роберт снова сел за стол.
– Ну хорошо, если тебе приспичило. Господь свидетель, я не сильно скучал по этим театральным сценам.
– Я хочу сказать спасибо. За все, что вы оба сделали. Особенно тебе, мам. – Казалось, Том репетировал свою речь. – Что бы вы обо мне ни подумали, когда услышите следующие мои слова, знайте, я правда ценю ваши усилия и сожалею о позоре, который навлек на нашу семью.
Я терялась в догадках: Том говорит о ночи, когда погиб Джесс, или подводит к тому, что лишь собирается сказать?
Слыша тихий дрожащий голос сына, я с усилием выговорила:
– Ты никогда не навлекал на нас позор.
Тишина в кухне давила, словно на нас троих вдруг сошла снежная лавина. Том уставился на стол, будто забыв, что мы все еще тут. Роберт застыл, глядя прямо перед собой.