- Если я уйду – станет легче?
Она зажмурилась – сильно-сильно, и перед глазами ее запрыгали разноцветные мотыльки. И вздыхала через раз, отчего кружилась голова. Или голова кружилась от того, что она чувствовала Романа так, как не чувствовала много месяцев. И не верила, что такое будет возможно когда-нибудь.
Ощущая, как горлу подкатывает очередной ком, за что Женя себя ненавидела – слишком стала плаксива в последнее время, она сглотнула и проговорила неровным голосом:
- Нет, не уходи…
Роман вздрогнул и воззрился на нее. Щека его нервно дернулась, он протянул ладонь, коснулся ее лица, заплаканного, которого он в полумраке и не видел толком, и даже не проговорил, вдохнул и выдохнул:
- Ты так нужна мне, Женя...
- Ромка…
Моджеевский не выдержал, подался к ней, быстро коснулся своими разбитыми, опухшими губами ее щеки, горячей, влажной, мягкой. Его руки несмело обвили ее тонкие плечи, будто боясь касаться, но и боясь отпустить. А он шумно втягивал в себя ее запах, оказывается, такой родной, и никак не мог им насытиться. У него тоже кружилась голова. Ему дофига лет, а у него голова от нее... И сил нет оторваться...
Так же несмело Женя вскинула свои ладони, скользнув рваными, неуверенными движениями вдоль его плеч и шеи. Пальцы ее чувствовали его волосы на затылке, и ей казалось, будто только вчера она ощущала то же самое…
- Ты не уйдешь? – робко прошептала Женя.
- Я никогда больше... я тебе обещаю... я без тебя... я не могу без тебя, - шалея от ее прикосновений, ответил он. И как-то сам оказался уже сидящим на ее постели и прижимающим к себе крепче – ее, нежную, ласковую, чуть непривычно раздавшуюся, и оттого еще более свою. Он так соскучился по ней, что до этой минуты и сам о том не подозревал. Он так истосковался, что теперь не знал, как не причинить ей боль. Но перестать – не мог, и перетаскивая ее себе на колени, утыкаясь губами в полукружие ее шеи и плеча, только и мог, что раз за разом шептать ей свое: «Прости».
- Не обещай ничего, - бормотала Женя, прижимаясь к нему. – Я так устала…
- Можно я тебя поцелую?
Устроив голову на Ромином плече, она улыбнулась и проговорила:
- С каких пор ты начал спрашивать разрешения?
- С этих... С этих самых... – нежно коснулся губами ее виска, потом ушка, потом снова щеки, пока не замер у уголка рта. Его он коснулся тоже. Медленно и заставляя себя не распаляться сильнее. Хотя куда дальше-то? И без того в черепушке горело. И ниже пояса тоже.
Выдохни, Романыч. Выдохни и целуй. И все.
Он и правда ее поцеловал. Как мог медленно. С отчаянным голодом. Непереносимо жадно. И это все сразу... в один миг, потому что большего себе не позволил. Он потом разберется со всеми «можно» и со всеми «нельзя», сейчас довольно того, что есть. А есть шум в ушах, прильнувшая к нему любимая женщина и ее руки, обнимающие его. И так это странно, одновременно испытывать и умиротворение, и эйфорию. Странно, но вместе с тем совершенно естественно, как лучшее, что есть на земле.
Оторвавшись от Жениных губ, Моджеевский осторожно уложил ее на подушку. Сам устроился рядом, как был, в одежде, и тихо спросил:
- А можно я теперь всегда буду спать с тобой?
Она нашла его ладонь, сплела свои пальцы с его и проговорила:
- Ты не передумаешь?
- С ума, что ли, сошла? Я даже в командировки больше без тебя... не буду.
- До такого цирка мы не дойдем, - неожиданно сонно пробормотала Женя.
- Главное, что будем куда-то идти, - улыбнулся он. – Спать хочешь, да?
Она кивнула, слабо соображая, что он говорит, но не отпуская его руку и все сильнее сжимая его ладонь. Рома едва слышно хохотнул. Двинулся ближе к ней и поцеловал в лоб. Она задремала почти сразу, а он думал, что ему точно не уснуть. Слишком много всего. И все такое важное, что надо еще как-то уложить в себе. Слишком, слишком много! Но когда Женино дыхание сделалось мерным и спокойным, Моджеевский осторожно отстранился, потихоньку стащил с себя джинсы и рубашку, бросив их на пол у дивана. А потом залез к Жене под одеяло. Она и не пошевелилась – намаялась. Но снова взял ее ладонь и замер, глядя в очертания женского лица, угадывавшиеся в темноте.
А еще спустя несколько минут отрубился сам – с невероятным чувством, что наконец-то все хорошо. И что этой ночью они оба не будут вести своих бесед с потолками и стенами. Они будут спать, уткнувшись друг в друга и с полным осознанием того, что утром проснутся рядом.
Жуй!