- Ну у тебя ведь тоже все в порядке, - подмигнул Гарик.
- Конечно! Лучше всех! – объявила Женька и сочла нужным поинтересоваться: – Ты родителей проведать заехал?
- Типа того. Кстати, слыхала, музея у нас не будет.
- Не будет? Это точно? Кто сказал? – всполошилась она.
- Ну как кто? – заржал Климов. – У нас все вести носит баба Тоня. И благие, и не очень. Говорит, вот она сила общественности! Только кого волнует та ее общественность. Всё и всегда решается кем-то конкретным.
- Кем? – не поняла Женя. – Они таки по депутатам ходили?
- Не знаю, кем, - пожал плечами Гарик. – Я же тебе не Фрейд, чтобы предсказывать. Только к депутату они ходили не одну неделю, а тот им подсовывал то помощника своего, то еще кого помельче. Пикет их дурацкий даже полиция разгоняла. А потом вдруг бац! И сюжеты в телеке, и депутаты с поддержкой, и митинг вдруг стал санкционированным. Не бывает так, Жека!
То, что так не бывает, она и сама знала, но промелькнувшая в голове мысль, у кого достаточно денег и власти, чтобы все это провернуть, была ею немедленно и беспощадно отброшена. Такими темпами скоро Моджеевский ей мерещиться начнет. На фресках Гунина. А ведь это именно его стараниями вся их реставрация. Плевать ему на людей, с чего бы вдруг снизошел?
- Не бывает, - медленно кивнув, согласилась она. – Но уже точно-точно не будет музея? Можно дальше спокойно жить?
- Пока можно.
- До следующего раза, - неожиданно грустно усмехнулась она.
А когда поднялась на свой третий этаж и прошла в свою комнату, еще очень долго сидела, не переодеваясь в пижаму, и глядела на собранные в дорогу сумки. Впереди Юлька и Новый год. Значит, все обязательно будет хорошо.
Худшее, что может случиться с погодой в новогоднюю ночь
Проливной дождь – это худшее, что может случиться с погодой в новогоднюю ночь. А если он еще и усилен жутчайшими порывами ветра, то толку от такого праздника? Утешало одно – по прогнозу утром 1 января обещали солнце, а значит, можно будет поехать на набережную, сейчас нарядную до сказочности, и поторчать там некоторое время.
Если, конечно, можно найти хоть что-то красивое в выключенных днем фонариках, унылой плитке, испещренной лужами то тут, то там, паре убогих оленей с Сантой на санях, которому по задумке детишки должны рассказывать о своих желаниях, и установленной сцене, где упорно и бесчеловечно несколько скоморохов из местного ДК пытаются создать окружающим праздничное настроение.
Однако это все равно лучше, чем глухая чернота и тишь, прерываемая лишь стуком дождевых капель по капоту новенькой Бентли. Ни тебе музыки, ни тебе камина, ни тебе звона бокалов и улыбки любимой женщины в качестве не самого плохого подарка. Абсолютное и всепоглощающее одиночество. Ринго не в счет. Ринго с вечера наелся и спал.
Но при любом раскладе подобная перспектива празднования самой главной ночи года, прямо скажем, феерична. А другой у Романа Романовича Моджеевского, сидевшего без пятнадцати полночь в машине под стенами «Золотого берега», не нашлось.
Как его занесло, он предпочитал даже не задумываться. Само собой вышло.
Многое в жизни выходит и получается само, а потом мы удивляемся, что же во всем жопа-то такая, а?
Впрочем, здесь, с какой стороны ни посмотри, а банально. Разбередила она ему все. Растревожила. Еще накануне мир представлялся Роману вполне понятным и помещался в привычную плоскость, в которой и функционировал, а тут вдруг оказался трехмерным. И в этом трехмерном мире Женя что-то обиженно кричала ему про то, как он отсыпает кому-то денег.
Намек был слишком жирным.
Квартира. Спорткар. Драгоценности. Шмотки.
Но ведь не бросилась же она отдавать ему это все, едва поняла, что он свалил! Значит, устроило? Любую устроило бы, у кого мозг есть. Если мужчина, вроде него, ушел, и свадьбы не будет – бери, что дают. И Женя взяла, потому что не была дурой. И потому что не любила его. Ее устроил «откуп».
Вот и спрашивается, что это было на университетской вечеринке? Какая муха ее укусила? Кому, как не ей, понимать всю выгоду того, что он не может от нее отлипнуть?
Ах да... там же еще Юрага. А она – свободная женщина, которая пришла одна. Бред какой-то!
Роман путался в собственных умозаключениях, терял их нить, не мог разобрать до конца, что из чего следует. И все последние пару дней беспрестанно думал о Жене. В платье, созданном, чтобы его снять. И надетом ему на мучения.
Моджеевский очень хорошо представлял себе, что там, под слоями тонкой ткани. Он до сих пор помнил ее тело. Стройное, белое, с высокой, совсем еще девичьей грудью, мягкой кожей и россыпью родинок то там, то тут, каждую из которых он так сильно любил. Он помнил и малейшую ее реакцию на его прикосновения. Помнил, где нужно дотронуться, чтобы завести ее. Помнил, что и как ей нравилось с ним в постели. И пусть он ни черта не знал про северное лето, про то, что она, оказывается, когда-то ездила в Харбин, и что мечтает побывать в парке, в котором ходят босиком, но вечером тридцатого декабря он, отказавшись от всех возможных предложений, включая поездку в Париж с бывшей любовницей, активно материализовавшейся и подкарауливавшей его то тут, то там, сидел и смотрел «Меняющих реальность», потому что Жене этот фильм нравился.