Тем временем во дворе показалась Чернышева с мусорным ведром.
Чернышевых баба Тоня не любила и считала единоличниками. В принципе, они были тихими, безынициативными и вредили разве что по мелочам, да важнейшими проблемами их дома совсем не интересовались, но в вопросе музея – ожидаемо встали на сторону Аньки-исторички. Они бы и весь дом под музей отдали – лишь бы им за это квартиру в новострое предоставили! Предатели!
О! Пошла! К сараюхе топает! Ни на кого не смотрит, нос задрала. И конечно не увидела, как под ноги ей бросилась Марта. Антонина Васильевна не выдержала, рассмеялась, глядя, как Чернышева распласталась посреди дороги, сейчас покрытой снегом. Ну не дура ли?
Почти сразу к Чернышевой подскочила непонятно откуда материализовавшаяся Макаровна, помогая подняться и отряхнуться. Историчка была при полном параде, в шляпке, перчатках и аккуратном приталенном пальто с пышным меховым воротником – небось, в клуб на лекцию собралась или на выставку в музей, культурница, заняться ей больше нечем на пенсии, вот из-за безделья и шастает! Сейчас Чернышева с Макаровной шумно причитали, грозили Марте, запрыгнувшей на дерево и оттуда флегматично взиравшей на обеих, и жаловались друг дружке на жизнь.
Ругая власть всеми возможными способами, оппозиционеров баба Тоня тем более на дух не переносила. Мутят воду среди здравомысляще настроенного большинства, людей с толку сбивают. Потому сейчас нахмурилась – ей в голову пришла тревожная мысль, что, объединившись в коалицию, эти две дурехи немалый урон могут нанести вековому укладу их дома. И пускай сейчас ничего не происходит – аж прямо скучно, но не к добру их внезапная дружба, не к добру.
Взяв себе на заметку эту мысль, Антонина Васильевна с досадой попробовала глазурь из мисочки, в которой продолжала ее колотить, и решила, что надо бы добавить ванилину.
В это самое время из подъезда снова выскочил молоденький сосед, уже без букета и какой-то... замороченный. Ясно. Забраковали кавалера. Не случилось любови. И чего этой балде надо? Аккуратный, спокойный, непьющий парень. Дружков не водит, машина красивая – наверное, дорогая. С образованием поди, раз за музей ратовал. Но эту глупость и перевоспитать можно.
Артемка постоял на крыльце, недолго, с минутку. Поднял воротник – видать, снег попадал. И быстрым шагом побежал к себе в подъезд. Впрочем, оттуда он тоже очень скоро показался – переодевшийся в теплую куртку и с рюкзаком. И с ним же пошел прочь со двора. Уезжает, значит. Его отлучки баба Тоня приметила давно. Знать бы еще, куда отлучается. Может, у него семья где есть, и он на два фронта работает? Тогда им с Женей такой кавалер совсем не подходит! И тут разобраться надо...
... однако следующие пятнадцать минут, учуяв посторонний запах, баба Тоня разбиралась со сгоревшим нафиг печеньем, отскребая его от противня, смиряясь с тем, что в еду оно не годится, а на подарок – тем более, и выбрасывая результат своих стараний в ведро, чтобы заняться порчей следующей партии сладкого теста.
Потом она заварила себе чаю и продолжила колдовать над глазурью, внимательно следя за тем, чтобы та как положено начинала загустевать. Но сладкая масса продолжала растекаться и капать с ложки, совсем не внушая Антонине Васильевне доверия. А руки уже откровенно болели.
«Может быть, белки некачественные?» – думала госпожа Пищик в то мгновение, когда по двору нетвердой походкой, покачиваясь и всячески колеблясь на ветру, топал, как обычно, не вполне трезвый Бухан. Картина привычная, символизирующая нерушимость традиций их дома, повсеместное единство и стойкость духа перед жизненными невзгодами. Если Кларка этого идиота столько лет не бросила, то что уж об остальных говорить?
Однако, подвергая сомнению ее теорию, в это же самое время из подъезда вышел Филиппыч, прораб на реставрационных работах, завершившихся еще до Нового года. И делать ему по уму тут было совершенно нечего. Баба Тоня напряглась и приникла к окну, чтобы получше разглядеть эту «встречу на Эльбе». Филиппыч и Бухан вежливо расшаркались друг перед другом. В смысле прораб Буханову руку протянул для рукопожатия, а тот, пытаясь за нее взяться, едва устоял на ногах – мало того, что пьяный, так еще и на заснеженной дорожке скользко. Филиппыч едва успел его за шиворот ухватить.