В «Философии в будуаре» де Сад осудил «безвкусных моралистов» от имени «Природы». Он назвал девичью честь «абсурдом» и продуктом «опасных оков», навязанных «отвратительной религией» и «слабоумными родителями». Адорно и его команда социологов придумала что-то подобное более ста пятидесяти лет спустя, расценивая такие «репрессивные» отношения как скрытый «фашизм». Во имя «законов природы» оправдывались разрушения и убийства: «Разрушение является одним из главных законов природы, ничто, что разрушает, не может быть преступным... убийство это не разрушение; тот, кто совершает его, делает только изменение формы». Рождение ребенка это бремя, а отнюдь не закон природы. С точки зрения законов природы предпочтительнее отказ от размножения. Даже детоубийство является согласно законам природы правом матери. Де Сад в 1795 году использовал аргументы феминисток и сторонников абортов нашего времени: высмеивая идею, что «эмбрион начинает немедленно созревать, маленькая душа, излучение Бога, прибывает сразу, чтобы оживить его». Согласно де Саду такой ребенок не имеет никакого значения, и никто не должен быть обязан стать матерью или отцом.
Предвосхищая Маркса, де Сад связал религию с роялизмом и призывал к разрушению обоих. Утверждения де Сада, что религия поддерживает монархию, были просто как эхо повторены Марксом в следующем столетии, когда он назвал религию «опиумом для народа». В «свободном, республиканском государстве» останется лишь немного действий, которые будут расцениваться как наказуемые преступления: «есть очень немного преступных деяний в обществе, основы которого - свобода и равенство». Прирост населения должен быть ограничен, и детей можно убивать при рождении, чтобы гарантировать ограничение численности населения. Истребление населения стало важной политикой якобинского режима, также, как и «ампутация гангрены» определенных нежелательных элементов. Де Сад закончил свой либеральнокоммунистический трактат словами: «Я никогда не ем с таким удовольствием, я никогда не сплю так спокойно, как тогда, когда я в течение дня достаточно осквернил себя тем, что наши дураки называют преступлениями».
В 1960-х и 1970-х годах де Сад дал идеологическое вдохновение Новым левым, и его часто цитировали наряду с Маркузе, Че Геварой и Мао Цзэдуном.
10. Жан-Поль Марат
Описанное выше было идеологической атмосферой среди интеллигенции Европы, которая положила начало Французской революции. Как показала британский историк Неста Х. Вебстер, светила ее были как раз теми, кого доктор Нордау описал как маттоидов. Среди самых видных из них был Жан Поль Марат, с которым де Сада связывала особая близость. После того, как Марат был убит, де Сад написал о нем хвалебную речь.
Марат во время якобинского режима едва ли не был причислен к лику «революционных святых», увековечен художником Жаком-Луи Дэвидом на картине «Смерть Марата», и его сердце было забальзамировано. Его наследство также почитали большевики, которые в 1921 году переименовали его именем советский линкор (бывший «Петропавловск»). Улицу в центре Севастополя тоже назвали в честь него (Улица Марата).
Почитаемый якобинцами и большевиками
Используя документы того времени, Вебстер описала Марата, как «злобного карлика», с чудовищной головой, деформированным носом, и болезненножелтой кожей. Арман де ла Мёз, член Национального Конвента, заметил, что у Марата были горящие и дикие глаза гиены, глядящие украдкой, его движения были порывисты. У него был комплекс преследования, и он пребывал в состоянии бесконечного волнения. Другие замечали, что он впадал в ярость при малейшем несогласии, и у него даже шла пена изо рта. Черты, описанные его современниками, указывают, что у Марата была неврастения, отмеченная Спарго среди большевиков.
Как многие из лидеров левых, Марат соответствует описанию Нордау маттои-да, неуравновешенного гения, который чувствует себя отчужденным от общества. Сегодня мы наблюдаем подобное явление в молодом серийном убийце, который часто является блестящим, но отстающим учеником, занимающимся хуже, чем позволяют ему его способности, но отчужденным от своих современников. Положение Марата в якобинской Франции позволило ему дать выход своей мстительной озлобленности, такой же, что и у любого отдельного серийного убийцы, но в гораздо более обширном масштабе.
Марат происходил из гугенотской семьи, отец ограничил его возможности, несмотря на его образование, из-за своей религиозной привязанности. Следовательно, как многие еврейские интеллектуалы, которые стали самыми свирепыми большевиками, Марат происходил из отчужденной среды другого типа. Марат также столкнулся с отторжением. Он стал человеком, «поглощенным ненавистью и завистью». Тем не менее, он достиг успеха как врач-самоучка в Англии, и французская аристократия искала его услуг. Однако он также занялся революционной политической журналистикой. Негодование, которое он испытывал ко всем богатым или успешным, которое он развил в себе еще в молодости, оставалось у него на всю жизнь, и, как очень многие другие левые, он рационализировал это чувство как политическую доктрину.