— Сейчас же прекрати говорить так!
***
Клауса ждет куча работы, его телефон не перестает вибрировать в кармане, но он даже не может заставить себя проверить сообщения. Он надевает пальто и выходит на улицу гораздо раньше, чем это было бы разумно. Не успел он опомниться, как оказался в кафе. Энзо подметает пол, а Кэролайн готовит заказ для своего последнего клиента, и он вдруг понимает, что они вот-вот закроются.
Для него это слишком рано, но, видимо, слишком поздно для нормальных людей с регулярным рабочим графиком.
— Черт, — говорит он. — Мне очень жаль. Я не понимал…
Клаус понятия не имеет, что он здесь делает, на самом деле, не думая, когда выходил, просто позволяя своим ногам свободно двигаться самостоятельно, в то время как его разум был слишком занят, чтобы думать, и вот куда они его привели.
Мышечная память или что-то в этом роде.
Все, что он знает, это то, что он не мог оставаться в офисе больше ни секунды. Не после того, как Майкл ворвался к нему в кабинет и обрушил на него всё своё недовольство.
— Все, что я вложил в твое образование, вопреки здравому смыслу и только для того, чтобы успокоить твою мать… Я всегда знал, что ты не создан для этого и должен был догадаться, что все это будет пустой тратой времени и денег. Ты жалкое подобие профессионала, мальчишка. Ты слаб.
Годы жизни, столько бессонных ночей, столько разрушенных отношений из-за его привычек трудоголика, и это то, что он должен услышать, потому что нытье клиента осмелилось поставить под сомнение пункт, который, по его мнению, должен быть в контракте. Фундаментальное положение, в котором он прав. Майкл должен был понять, что он прав.
Поэтому Клаус стремительно покинул офис, пока его не посадили в тюрьму за поджог.
— Привет!
Голос Кэролайн вырывает его из пылающих мыслей. Он моргает, чтобы снова сфокусироваться, и видит, что она стоит прямо перед ним, хотя даже не заметил, как она вышла из-за прилавка.
— Ты в порядке?
— Да, конечно, — она поджимает губы, наклоняет голову. Клаус вздыхает. — Ладно, я не знаю.
— Подожди здесь, — говорит Кэролайн и исчезает в задней комнате.
Она возвращается через мгновение, без фартука, в джинсовой безразмерной куртке.
— Энзо, можешь закрыть кафе? Ради меня.
Энзо смотрит на нее, потом на Клауса и обреченно вздыхает.
— Только ради тебя, красавица.
— Спасибо, — многозначительно говорит она, прежде чем взять Клауса за руку и потащить за собой к двери.
— Куда мы идем?
— Похоже, тебе нужно выпить. Или больше, чем выпить.
Черт побери, ему нужна будет целая бочка бурбона. Причем достаточно большая, чтобы он мог в ней утопиться.
Кэролайн ведет его в бар под названием «У Руссо» в самом сердце проклятого Французского квартала и общается с барменом как со старым другом.
— Ты часто сюда приходишь?
— Я живу неподалеку.
— Ты живёшь во Французском квартале?
— Да, а что?
— Я думал, никто в здравом уме не будет здесь жить.
— Мне нравится этот район. Он живой.
— Конечно, если только мигающие сиськами туристы — это предел твоих мечтаний, я полагаю.
Она фыркает.
— Ты такой сноб.
— Я предпочитаю термин «утонченный».
Она закатывает глаза.
— Заткнись, или мне придется тебя ударить.
— Я бы не возражал. На самом деле, я готов платить тебе за это.
Клаус совершенно потерял счет тому, сколько рюмок бурбона он опрокинул. На данный момент это уже не имеет значения. Одним стаканом больше, одним стаканом меньше — все равно, как только он переступит черту долбанного пьяницы.
Завтра он в любом случае будет в дерьме, и поэтому Клаус просто бездумно напивается в слабой попытке заглушить страдания.
Кэролайн спрашивает его, что случилось — не так, как будто она хорошая и задаёт вопрос чисто ради приличия, а как будто она заботится о нем. Будто она беспокоится за него. Как будто знает, что его дни и так в основном дерьмовые, но именно этот ещё ужаснее остальных.
Сегодня только хуже. В конце концов он рассказывает ей все. То, что никогда не собирался никому рассказывать, даже своим братьям и сестрам. Слова просто выливаются из него неудержимым потоком.
Клаус рассказывает ей о том, как, когда ему было восемь лет, все узнали, что он был не законным сыном Майкла, а плодом романа его матери с подрядчиком, ремонтирующим их тосканскую виллу. Летом Эстер провела там целых три месяца и вернулась беременной. Все считали Клауса недоношенным, когда он родился почти за два месяца до предполагаемого срока.
Его жизнь и до открытия правды не была сахаром, возможно, потому что в глубине души Майкл всегда что-то подозревал, или, возможно, потому что у него просто были ужасные родители. Но это было блаженство по сравнению с адом, в который он превратился после.
Клаус рассказывает Кэролайн, как отчим сделал своей жизненной миссией мучить его, как будто именно он был ответственен за предательство жены. Признаётся ей, что никогда не хотел учиться в юридической школе или принимать какое-либо участие в семейном бизнесе, был принужден к этому, ибо в противном случае, ему пришлось бы отказаться от всех своих планов и провести остаток жизни в одиночестве, без гроша в кармане и без возможности куда-либо устроиться.
— Боже… Это ужасно. Что это за отец такой? Он воспитал тебя как своего сына, поэтому не должен так с тобой обращаться, — говорит она, негодование закипает в ее словах.
Она выглядит сердитой, как будто хотела бы перекинуться парой слов с Майклом, если бы он вошел в дверь прямо сейчас. Клаусу очень хотелось бы это увидеть, хотя он не пожелал бы Майкла никому, и уж тем более ей.
— Он чудовище, Клаус. Почему ты все еще работаешь на него?
Он грустно усмехается, глядя в свой бокал.
— Сбежать трудно. До сегодняшнего вечера я надеялся, что еще смогу вырваться из-под его контроля, получив перевод в Нью-Йоркский филиал. Это то, во что я вкладывался больше года. Вся моя жизнь была посвящена этому. Каждое мое сердцебиение, каждый вздох были влиты именно туда. Но теперь я понимаю… Я был идиотом, обманывая себя тем, что Майкл когда-нибудь дарует мне что-то, что может принести мне хоть каплю удовлетворения. Он сделает все, что в его силах, чтобы раздавить меня и никогда не позволит получить перевод, даже если все остальные партнеры будут согласны. Он найдет способ, всегда находил… Я умру здесь, в этой паутине страданий, вынужденный расплачиваться за ошибки моей матери, потому что он слишком горд, чтобы обвинять свои собственные пробелы, как отца и мужа, в ее предательстве.
Клаус опрокидывает в себя еще один бокал, позволяя огненной жидкости смыть горечь, застрявшую в горле. Он со стуком ставит стакан на стол, уже подавая знак бармену принести еще, когда поворачивается к Кэролайн и видит, как она смотрит в свой стакан, с каким-то непроницаемым выражением лица.
— В чем дело? — спрашивает он. — Я напугал тебя? Прости…
— Нет, дело не в этом, — вздыхает она. — Это просто… Я никогда не знала, что ты так усиленно вкалываешь ради перевода. Я думала, может, ты хочешь повышения, но… Мне и в голову не приходило, что ты так отчаянно хочешь уехать из Нового Орлеана.
— Кэролайн… — начинает он, но замолкает, не зная, что сказать. Его мысли разбегаются из-за алкоголя, и он даже боится предположить, что может означать эта линия на ее губах.
Все, что он знает, это то, что что-то глубоко в груди заставляет его извиниться, даже если он действительно не знает, за что.
Бармен возвращается с очередной порцией, когда Кэролайн, извинившись, уходит в туалет. Возвратившись, она видит уже безбожно пьяного Клауса, который не может ровно стоять на ногах.
— Думаю, пора домой, — говорит она, помогая ему надеть куртку и поднимая с табурета.
Он не помнит, как вышел из бара, как сел в машину или еще что-нибудь в этом роде.