– Ты не спросил меня, – негромко заметил Леонард, когда окружающая тишина, густо приправленная виной, стала едва выносимой.
– Не спросил о чем? – переспросил Шелдон.
– Ты так и не спросил, нравится ли Майами мне! – резко воскликнул Леонард, не в силах больше удерживать это в себе, эта мысль разъедала его изнутри, словно яд. – Я ответил бы тебе, что нет. Что ты скажешь на это?
– Это нерелевантно. За тебя говорят твои исследования, Леонард. Скудная научная фантазия и плохое оборудование – крайне неблагоприятное сочетание для ученого. Здесь у тебя появилась возможность сделать хотя бы какое-нибудь посредственное открытие. В Калифорнийском технологическом институте у тебя не было и этого.
Леонард фыркнул, не в силах осознать, что в основе даже самых альтруистичных порывов Шелдона во имя их дружбы лежало нечто, столь обидное.
– Позволь мне решать за себя. Я не хочу, чтобы ты жертвовал собой ради своих собственных извращенных представлений о том, в чем я нуждаюсь, тебе ясно? Ты не подумал, что даже если я и совершу какое-то значимое открытие благодаря работе в этой лаборатории, я никогда не смогу перестать думать о том, чего это стоило моему лучшему другу?
– Не обманывай себя, Леонард, никто здесь не говорил о значимых открытиях, – фыркнул Шелдон. – Я сказал, посредственное.
Леонард глубоко вздохнул и медленно выдохнул, приказывая себе не отвлекаться на обидные замечания.
– Послушай, Шелдон, мне жаль, что все так обернулось, – сказал он, заставляя себя не отводить взгляда от внимательных глаз Шелдона, которые, вдруг пришло ему в голову, смотрели на него точно так же, как накануне ночью. Леонард поспешно одернул самого себя, потому что прошедший вечер был под молчаливым запретом не только для обсуждения, но и для размышлений, и торопливо продолжил: – Но я думаю, у тебя сложилось не совсем верное представление о том, что друзья делают для друзей. Эти отношения работают в обе стороны. Поэтому если ты чувствуешь себя некомфортно здесь, мы, как твои друзья, поддержим тебя и вернемся с тобой в Калифорнию. Что скажешь?
В лице Шелдона читалось сомнение.
– Я не понимаю, – наконец сказал он. – Каким образом это будет равноценными двухсторонними проявлениями дружеской привязанности, если вы сделаете выбор уехать из Майами, где лучше вам, и вернуться в Пасадину, где лучше мне?
Они еще раз обменялись взглядами, стыдливыми и неловкими, не зная, как можно было донести до Шелдона простую мысль, что на самом деле никто из них не был готов принять от него подобную жертву.
– Какого черта, – сказала Пенни, пожав плечами, и впервые с тех пор, как они собрались в этой комнате, прямо, не скрываясь, посмотрела на Шелдона. – Шелдон, сладкий, я хорошенько обдумала эту идею и могу сказать, что лично мне ни черта не лучше здесь.
– Но ты снимаешься в фильме, – заметил Шелдон. – Разве это не было конечной целью твоих карьерных изысканий?
Пенни вздохнула.
– Я хотела сниматься, но… не так. Все идет наперекосяк, ты знаешь? Возможно, все дело в Майкле, с которым мы никак не можем найти общий… – ее лицо вдруг приняло шокированное выражение, на нем отразился напряженный мыслительный процесс, а затем Пенни оборвала саму себя на полуслове и воскликнула: – О, Боже! Кажется, я сплю с ним только из-за чертового фильма, и ему прекрасно об этом известно. Гнусный подонок подстроил все это специально!
Они обменялись неловкими взглядами. Леонарду хотелось бы как-то поддержать Пенни, у которой наконец-то открылись глаза на то, каким скользким типом был Майкл Дауэлл, но на ум как назло не приходило ничего, кроме «Ну-ну», что никогда не было подходящим утешением, и «Я же говорил», но произнести что-то подобное перед Пенни было равносильно самоубийству.
– Не стоит думать, что такое встречается только у людей, – отметил Шелдон, видимо, по-своему тоже испытывая потребность как-то ее утешить. – В природе самцы нередко предоставляют самкам ресурсы в обмен на копуляцию. Например, самцы паука Pisaura mirabilis предоставляют самке плату, называемую подарком. Иногда этот «подарок» оказывается фальшивым, но в любом случае это существенно повышает их шансы на спаривание.
Леонард внимательно посмотрел на Шелдона и подумал, что эта метафора с Pisaura mirabilis в действительности подходила здесь не только для Пенни. Он встряхнул головой и повернулся к Говарду и Раджу.
– Что насчет вас, вы возвращаетесь в Калифорнию? – спросил он, спеша увести разговор в правильное русло и заодно снять повисшую неловкость.
– Я скажу Беатрис, что мы уезжаем, – сказал Радж, выпрямившись в кресле и обведя их всех серьезным взглядом. Пиво, очевидно, вдарило ему в голову сильнее, чем сперва казалось, потому что ему хватило самонадеянности добавить: – Это, конечно же, прекрасное место, но какая разница, где мы с ней будем жить, если будем друг рядом с другом? Наша любовь останется с нами навечно.
Говард бросил на него скептический взгляд, а затем посмотрел на Леонарда.
– Гм… я, в общем-то, тоже не против вернуться в Калифорнию, – неожиданно легко согласился он.
Они все уставились на него в крайнем изумлении, и Говард нашел необходимым пояснить:
– Одна из этих лживых распутных цыпочек сообщила всем, что болеет, уже после того, как мы переспали вшестером, вы можете себе представить? И хотя позже выяснилось, что это всего лишь гонорея, я провел не самые лучшие моменты жизни, ожидая отрицательного результата на ВИЧ. Это заставило меня пересмотреть некоторые стороны своего образа жизни.
Как ни странно, он говорил о своей гонорее не без некоторого бахвальства.
– Фу, – поморщилась Пенни. – Говард, на будущее, если ты умудрился подцепить венерическое заболевание, это не та тема, которую следует обсуждать с друзьями.
Говард скорчил ей рожу, но ничего не сказал.
– Значит, решено, – подвел итог Леонард, еще раз обведя взглядом их всех. – Мы возвращаемся домой. Тогда собираем вещи. Я забронирую билеты на дневной рейс, времени должно хватить. Что скажешь, Шелдон?
Они посмотрели на Шелдона, ожидая от него последнего слова, он пожал плечами и сказал:
– Раз уж вы недовольны здешними условиями, то и я не вижу никакого смысла оставаться. В конце концов, как говорил Альберт Эйнштейн, проблемы никогда нельзя разрешить с тем же образом мыслей, который их породил.
*
Леонард упаковывал свои вещи, готовясь навсегда покинуть особняк Родстейна, и не мог не чувствовать облегчения, словно сбрасывал со своих плеч огромный груз. Он размышлял о том, что все непременно встанет на свои места, когда они вернутся обратно в Пасадину, и ожидал этого момента с нетерпением.
Их отъезд был несколько омрачен срывом Раджа, который накрыл беднягу, когда Беатрис Льюттон сообщила ему, что остается у Эвана. Возможно, он попытался бы остаться у Родстейна ради нее, даже несмотря на то, что все его друзья уезжали, но в процессе выяснения отношений между ними предсказуемо вспыхнула ссора, во время которой с каждой стороны были произнесены слова, которых не стоило говорить, и их отношения по всем признакам были разрушены без надежды на восстановление.
После этого Радж методично накачивался текилой, пока они сидели в гостиной, ожидая такси. Говард жалел его по мере сил, а Пенни наигранно бодрым голосом говорила, что все наладится. Шелдон держался особняком, сидя в кресле, непривычно молчал и выглядел при этом отстраненным и задумчивым. Леонард бросал на него время от времени обеспокоенные взгляды, стараясь предугадать, какой будет его реакция, когда он осознает полной мерой, что Родстейн намеренно его использовал. Сам Родстейн так и не вышел к ним, чтобы попрощаться, но Леонард был даже благодарен этому, потому что смотреть ублюдку в глаза было бы сейчас выше его сил.