– Нет, я уверен, что ты тут ни при чем.
И Чарльз даже представить себе не может, насколько Эрик благодарен за такое слепое доверие.
Они какое-то время молчат. Леншерр поглаживает тонкое, бледное запястье Ксавьера и гадает, когда же Чарльз задаст ему главный вопрос.
– Как тебя зовут?
Чарльз кажется смущенным, но легкая улыбка не исчезает с губ Эрика, когда он твердо, уверенно произносит:
– Малис.**
Ксавьер замирает, а Леншерр не может сдержать смех:
– Ты чего, Чарльз? Думал, небеса обрушат на нас гром и молнии или земля разверзнется под ногами?
– Что-то вроде того, – Ксавьер несмело улыбается, – я же не знаю, как там у вас все заведено.
Леншерр удобнее устраивается на кровати, подгибает под себя одну ногу и задает встречный вопрос:
– А как насчет всех этих поверий про приворот или что там еще у вас выдумали?
– Ты о чем? – недоуменно вскидывает брови мужчина.
– Ну, ты не хочешь спросить, не приворожил ли я тебя или что-нибудь в этом роде?
– Эрик, – Ксавьер смотрит на него и Леншерр не совсем понимает, что мелькает в этом взгляде. Грусть? Обида? Гнев? – Моя вера была недостаточно сильна, и я был недостаточно предан ей, но я никогда не сомневался в своей любви к тебе. Она родилась в моей душе, она принадлежит мне. Никто мне ее не навязывал, никто не дурманил меня и не привораживал. Любить тебя – это целиком и полностью мой выбор.
Эрику становится стыдно за свой вопрос, а еще он вдруг понимает, что смущается, как мальчишка, и вроде бы даже краснеет, когда слышит слова Чарльза. Тут же, рассердившись на себя за такую глупую реакцию, хмурится и делает неприступный вид. Ксавьер при виде этого выступления только улыбается самыми уголками губ.
– Расскажешь мне какую-нибудь невероятную историю?
– Про что, например? – переводит дух Эрик, неуверенно косясь на Ксавьера.
– Не знаю… Разве за целую вечность с тобой не произошло ничего интересного?
– Произошло, конечно, но все эти случаи были… как бы это сказать?
– Немного безбожные?
– Чарльз! – пораженно выдыхает Леншерр, но не может сдержать улыбку.
– Что? Всего одну историю, сказку – все, что угодно. Пожалуйста, Эрик! Только одну, а потом я сразу же лягу спать.
– Ну хорошо, – соглашается мужчина. Подтыкает края одеяла под ноги Чарльза, чтобы точно быть уверенным, что тот не замерзнет, и начинает, – Однажды, в далекой-далекой стране…
Бархатный, выразительный голос Эрика заполняет собой комнату. Интонации окутывают Чарльза, убаюкивают. И несмотря на то, что почти все истории Эрика похожи на жуткие, жестокие, кровожадные средневековые сказания, Ксавьер бы все отдал, лишь бы у них впереди было еще много таких тихих вечеров на двоих.
– … и с тех пор, та неприступная скала стоит посреди бушующего моря, а заколдованный герой томится взаперти и ждет, когда же придет тот, кто сможет сбросить оковы могущественного заклятья.
Они какое-то время молчат, все еще пребывая в полупризрачной атмосфере нереальности. Потом Эрик наклоняется, целует Чарльза поочередно сначала в лоб, потом в кончик носа, а потом осторожно касается губ:
– А теперь спи, – еще раз поправляет одеяло и беспокойно поглядывает на Ксавьера, не забыл ли чего.
– Знаешь, Эрик, – вдруг твердо говорит Чарльз, несмотря на то, что глаза у него уже слипаются и он еле ворочает языком, – я плакал не потому, что боялся Его гнева, а потому что уже тогда знал, что ради тебя отрекусь от Него. И тогда я пришел просить прощения за это. И за то, что моя вера оказалась не так сильна, как Он, должно быть, надеялся.
– Я знаю, Чарльз, – Эрик гладит его по голове. – Думаю, Он поймет.
– Угу, – еле заметно кивает Ксавьер в ответ, – а если и нет, то я больше не боюсь. И готов вынести любое наказание за свою любовь. Все, что угодно. Хоть умереть тысячу раз и каждую новую жизнь проживать в забвении, но только бы быть с тобой. – Последние слова он произносит практически неслышно и тут же проваливается в глубокий сон.
– И я бы нашел тебя в каждой из этих жизней. Я люблю тебя, Чарльз. Спи спокойно, – Эрик последний раз целует его.
Выходит из комнаты, оставив дверь открытой. Глаза слезятся от плотного, густого запаха ладана. А может быть и от того, что Эрик, кажется, знает, какое наказание ждет их с Чарльзом.
В последние дни, отведенные им, Чарльз не приходит в себя. Его глаза быстро двигаются под закрытыми веками, ресницы тревожно подрагивают, а дыхание вырывается из груди с низкими, тяжелыми хрипами. Леншерр не знает, что делать. Точнее не так: он знает, что тут уже ничего не сделаешь, но у него не хватает смелости избавить Чарльза от мучений. Рука не поднимается. Хотя, скажи кто-нибудь Леншерру подобное год назад, он бы весело рассмеялся в ответ. Эрик круглые сутки проводит рядом с Ксавьером, забросив церковь и забыв о других людях, которые нуждаются в поддержке и помощи Бога. Какое ему может быть дело до чьих-то страданий, когда его любимый человек умирает у него на руках? Он хочет забыть, что это его вина, что это он совратил Чарльза и заставил его сойти с правильного, верного пути, но разве такое забудешь? Поэтому проклятья, которыми он сыпет сквозь стиснутые зубы, когда собирает все распятия в доме и сжигает их за церковью, относятся к нему самому. Леншерру до одури страшно, что Чарльза не простят и его будет ждать та же участь, что и Эрика. Он бессилен. Все, что Леншерр может, так это ухаживать за молодым священником, сидеть около него и рассказывать свои глупые, никому ненужные истории, которые Чарльз почему-то очень любит.
Он просыпается на рассвете. Спина жутко затекла: мужчина уснул сидя на стуле, оперевшись руками на кровать и сложив на них голову. Сначала Эрик даже не понимает, что изменилось. И только через несколько секунд до него доходит – он больше не чувствует запах ладана и фрезии. Ставший привычным, он перестал привлекать внимание. Запах беспрерывно окружал Чарльза с тех пор, как все началось, а теперь воздух вдруг словно опустел без него. Леншерр лежит щекой на своей ладони, повернув голову в сторону окна, равнодушно наблюдая, как в комнату неуверенно, воровато пробирается утренний свет. Прикрывает глаза и наконец понимает, что в комнате не хватает не только запаха. Он слышит только свое дыхание. Эрик боится поднять голову и посмотреть. Он крепко зажмуривается, словно если не будет видеть, то все исчезнет, перестанет быть правдой. Пальцы судорожно стискивают простынь, но Эрик не слышит треск рвущейся ткани. Он вообще не слышит ничего, кроме своего безнадежного, злого крика.
Леншерр знал, что должен был читать молитву, просить Бога упокоить душу его Чарльза, но вместо этого все, что он мог сделать – стоять и смотреть на распахнутые двери церкви, сквозь которые бил яркий солнечный свет, и на едва виднеющуюся фигуру в проеме. Всего лишь тень, напоминание. Когда стихло последнее “Аминь” и холодная, звенящая тишина повисла в воздухе, фигура медленно, будто с трудом развернулась спиной к храму божьему и стала удаляться. Чарльз простился с ним. Эрик захлопнул Библию.
А потом было многое. Он не мог объяснить, как и откуда узнает, что Чарльз здесь, что он вернулся. Эрик просто знал. Он метался по земному шару, исступленно искал ту точку, в которой зов становился нестерпимым, невыносимым и тишина оглушала Леншерра лишь в тот момент, когда он находил Чарльза.
Эрик никогда не знал, каким в очередной раз будет Чарльз. Леншерра мало волновала оболочка, главным было найти душу, которая звала его.