Он рассказывал истории о том, как нашел тот или иной сосуд, иногда я и сам становился невольным свидетелем того, как эльф натыкался на очередной погреб с сокровищами. Мне казалось, что это его коллекционирование выглядит весьма забавно в сочетании с происхождением. Алларос ведь являлся долийцем, причем буквально до кончиков ушей и характерных всем его сородичам замысловатых линий татуировок на лице. Его манеру ходьбы, жесты и мимику было несложно отличить от любой другой, что мне доводилось видеть ранее. При первом впечатлении он выглядел и смотрелся как чужак.
Но ни для кого в Скайхолде не было секретом, что Алларос любил разрушать все стереотипы.
Иногда меня не покидало ощущение, что он делает это намеренно.
Несколько моих попыток начать разговоры о его прошлом в клане, были восприняты им в штыки настолько остро, что я взял себе на заметку никогда не начинать беседу об этом напрямую.
Мне отчаянно хотелось знать, а что же он так упорно пытался скрыть?
Я вооружился предложениями, в которых, как рыбы в пруду, содержалось тонких намеков. Использовал интонации, придававшие нужный оттенок моим фразам и целый арсенал хитрости, коей, к счастью, владел весьма хорошо.
Эльф не раскусил замысла, но и не поддался мне ни капли. По его реакции, случайным жестам, теням эмоций на лице, которые он, порой, не трудился скрывать, я все же узнал много нового. Однако понятия не имел, как связать возникшие предположения воедино.
Само собой, Лавеллан вел себя не по-долийски. Он не стыдился валасслина и мастерства владения луком, однако, ежился при любом случайно услышанном эльфийском слове, и всякое упоминание о собственном народе воспринимал с легким оттенком негодования. Будто бы все эти, в сущности, мелочи имели свойство воздействовать на него физически!
Мне было совсем не трудно сделать вывод о том, почему Сэра, считающая всякое проявление «эльфячности» отвратительным, так быстро сошлась с долийцем-Алларосом.
Коротая время в библиотеке, я часто слышал повышенный тон моего милого демона в разговоре с Соласом. Хотя в моем присутствии Лавеллан ни разу не отозвался плохо о ком-либо из спутников.
Я был рад проводить рядом как можно больше времени, ведь благодаря этой возможности, имел удовольствие наблюдать за ним все чаще.
В процессе ремонта главной башни Скайхолда, он сразу же изменил обстановку в собственных покоях. Мне довелось лицезреть, как толпа рабочих, по поручению Жозефины, втаскивала мебель к нему на верхние этажи, а затем, буквально тем же вечером уносила всё обратно, потому что Лавеллан от подобной идеи улучшить обстановку, пришел в ярость.
Как-то раз, я воспользовался предлогом принести к нему одну хорошую книгу из библиотеки. Взлетев по ступеням наверх, и вкрадчиво постучав в дверь его комнаты, я морально готовился увидеть что-то невероятное, и предчувствие не подвело.
Алларос открыл дверь, и меня чуть не сшибло с ног накатившим порывом ветра! В помещении были настежь открыты все окна! Прохладный горный воздух яростно трепал тонкие занавески, одна из них почти оторвалась от карниза и болталась уже со стороны улицы. Кругом не было ни одного шкафа, даже сундука! Где эльф хранил свои вещи, для меня оставалось загадкой. Все разнообразие интерьера заключалось в одной единственной большой кровати, застеленной белым, как снежные шапки здешних гор, покрывалом. Лавеллан оглядел свои покои и заливисто рассмеялся, сообщив, что просто не любит захламлять помещения.
В его демонстративно беззаботном поведении таилась какая-то глубоко похороненная печаль.
Мне же вдруг пришла в голову мысль, что он и многое другое старался держать в такой же строгой аскетичности. Отчасти потому, что чувство было мне знакомо, отчасти из-за постоянных наблюдений, я сделал вывод о том, что Лавеллан старался ни к чему не привязываться.
Я пачками приносил ему книги, и все до единой он возвращал в библиотеку.
Жозефина заказывала ему то диван, то новые ковры, чтобы постелить возле камина – Алларос тактично отклонял любые попытки обустроить его жилье.
Наши беззаботные дни в компании друг друга всегда подходили к концу неожиданно. И мне было грустно, когда я понимал, что наступало время желать спокойной ночи и расставаться до следующего утра.
Днём Алларос постоянно звал меня с собой: куда бы ни шел зеленоглазый эльф, я неотступно следовал за ним. Моей нескромной персоне весьма льстил тот факт, что все кругом замечают наше тесное общение.
Появление слухов, основанных на этой почве, было лишь делом времени.
Многое в те дни происходило так стремительно и необратимо, что мне все чаще хотелось останавливать время, чтобы успеть запомнить больше.
Я стал задумываться о том, а не рассказать ли Алларосу о своих предпочтениях?
С одной стороны, я понимал, что это не изменит между нами ровным счетом ничего. Если только я не придам собственным словам определенную направленность, не облачу их в намек, который заставит Лавеллана что-нибудь ответить.
Но именно это и могло всё между нами разрушить.
Тонкая грань, по которой мы шли, с одной стороны бок о бок, а с другой порознь, с каждым днем разъедала меня изнутри.
Во время наших шахматных партий Лавеллан изредка смотрел мне в глаза, смущенно улыбался, облизывал губы и вздыхал так, что я хотел на него наброситься. В языке жестов Дориан-актер был профессионалом. Само собой, я делал скидку на то, что эльф, всего скорее не придавал тому, что делал ровным счетом никакого значения.
Он не ведает, что творит, повторял я себе, в очередной раз пытаясь скрыть неотвратимо наступающую эрекцию, сложив ногу на ногу или запахнув мантию, чтобы Алларос ненароком не обратил внимания на мой… возрастающий пристальный интерес.
Мы разговаривали о многих вещах. Я любил наши шахматные партии за то, что в процессе игры мог любоваться истинным Алларосом.
Эльф сосредотачивался на стратегии, и его лицо при этом становилось для меня открытой книгой. В ходе игры я мог спрашивать его практически что угодно и получать при этом наиболее честный и откровенный ответ. Он совершенно не умел притворяться в такие моменты. Конечно, я не забывал о правильной постановке вопроса. Лавеллан хоть и отвлекался на игру, но круглым дураком не был: спрашивать его «в лоб» о сексуальных предпочтениях я, само собой разумеется, не стал.
— Тебе не кажется, что становится холодно?
Но когда Алларос задал мне этот вопрос, я в очередной раз выругался его возможно неоднозначной трактовке.
Что я должен был ответить? Холодно, будем сворачиваться? Мне бы этого совершенно не хотелось. Холодно, давай я дам тебе свою мантию, чтобы ты согрелся? В таком случае я бы выступил чрезмерно заботливым, что для меня выглядело весьма странно, и Лавеллан, несомненно, обратил бы на это внимание.
Не холодно, продолжим сидеть здесь и играть, пока наши задницы не примерзнут к стульям? Глупо, упрямо, и скорее больше подошло бы нашему командиру. Уж он-то был готов играть до победного. Пару раз я заставал Лавеллана за шахматной партией с ним. Каллен упрямо не признавал поражения, стараясь разрабатывать стратегию и просчитывать ходы до последней раскладки фигур, когда уже невооруженным глазом становилось ясно, что он проиграл.