Осень пролетает суматошно, учеников стало в два раза больше, а преподаватель добавился всего один. Я пытаюсь исправить это, но пока безуспешно. Том тоже порывается помогать, и я рассчитываю, что вскоре и он займёт место в наших рядах, но пока его работа отнимает слишком много времени. Он уже вышел за рамки того, что я мог дать ему в пределах Школы, и единственное, что я могу посоветовать — искать новые возможности за её пределами. Выбор для него нелёгкий, но всё же очевидный. Вскоре он находит единомышленников в научном центре Оклахомы. Несколько месяцев всё ограничивается перепиской, но этого недостаточно, и к концу зимы он приходит ко мне, держа в руках письмо-приглашение, как ему кажется, за советом. Что я могу ему сказать?
— Это хорошая возможность дать своим идеям жизнь. Ты пожалеешь, если упустишь её, сам понимаешь. В конце концов, тебе не нужно уезжать насовсем, двери Школы всегда открыты.
— Я знаю. Надолго я и не уеду, надеюсь, пары месяцев хватит. Но даже так мне будет очень всего этого не хватать.
— Ох, мы справимся как-нибудь, не переживай за нас, — я не могу не улыбнуться, почувствовав, что на самом деле тревожит его больше всего.
Томас смущенно смеётся:
— Вечно так, говоришь вам об одном, а вы поймёте всё не так… но правильнее.
— От телепатии не скроешься. Конечно, ты можешь попросить меня не читать твои мысли…
— Никогда!
Мы смеёмся над старой шуткой, но потом лицо Тома снова становится серьёзным.
— Я узнавал, в кампусе не будет места для Чарли. Точнее, я наверняка смогу его туда протащить, но ему придётся сидеть взаперти целыми днями, в маленькой комнатке, что будет для него сущим адом. Поэтому вы не будете возражать, если он останется пока здесь? Я сумею объяснить ему, что он должен вести себя хорошо и слушаться вас, как меня самого.
— Насчет последнего сомневаюсь, но, конечно, я не стану возражать. Мы все любим его, да и он привык к простору особняка. Сам-то ты как, готов к такому?
— Не представляю ещё, как мы оба это переживём… Но вы правы, такой шанс не стоит упускать. А вернусь я совсем скоро, и соскучиться не успеете.
Через неделю мы провожаем его в аэропорт. Перед отъездом он долго сидит в обнимку с Чарли, закрыв глаза и зарывшись пальцами в шерсть. Не знаю, что он наговорил ему, но после этого пёс ходит за мной тенью, внимательно ловя каждый жест. И оказывается способен немало помогать в самых неожиданных вещах. А ещё рядом с ним я словно ощущаю едва уловимое присутствие Томаса. Удивительная они всё-таки парочка.
А потом всё начинает рушиться, нарастая как снежный ком. Обостряется ситуация во Вьетнаме, и по стране прокатывается волна призыва. Я до последнего не думаю об этом, я знаю точно, что никому не отдам своих учеников, свою семью. Неважно, сколько раз за ними придут, неважно, чего мне это будет стоить, но моей силы хватит, чтобы никому не позволить забрать их у меня.
Но всё случается не так, как я хотел, и удар настигает с другой стороны. Они сами приходят ко мне. Смотрят спокойно и уверенно. И я понимаю, что нет у меня такой силы, чтобы защитить их, если они сами этого не хотят. Я обещал себе уважать их выбор.
— В конце концов, — хлопает меня по плечу Алекс, — прятаться здесь — это не то, чему вы нас учили. Там мы сможем принести больше пользы… и на деле доказать, что всё это было не зря.
И они уходят, все старшие ученики и Дэвид. И как бы я не убеждал себя, что это правильно, в глубине души я снова чувствую себя… преданным. Остаются младшие классы, большая часть девушек из старших и Хэнк. Верный Хэнк, которому не составило труда самому обвести вокруг пальца комиссию.
Недели две я привыкал к пустоте коридоров и слишком тихим вечерам. Даже малыши чувствуют себя подавленно и неуютно в общей атмосфере и не спешат, как обычно, шалить. Хэнк старается как может, но ему тоже не хватает ребят: уроков в мастерской, тренировок в окрестностях особняка, просто постоянного присутствия, пусть и сдобренного острыми шуточками Алекса. Весна постепенно вступает в свои права, но кажется, что только на улице. В коридорах и залах особняка время застыло в одном из промозглых зимних вечеров. Я надеялся втайне, что к началу мая вернётся из Оклахомы Том, и хотя бы он поможет разогнать эту тоску. Но эта надежда рушится, когда от него приходит письмо — он тоже был призван, прямо из Оклахомы, просит не волноваться и позаботиться, пока его нет, о Чарли. Говорит, что постарается вернуться, как только это будет возможно. Я чувствую себя немного глупо, когда читаю его письмо вслух для Чарли, но тот смотрит на меня своими умными глазами и тихо вздыхает. В какой-то момент мне начинает казаться, что я слышу его тоску, но, наверное, это просто разыгралось воображение. Эмоции животных — не моя стихия.
Я беру на себя больше уроков, не позволяя совсем провалиться в уныние, больше индивидуальных занятий по развитию способностей, наплевав местами на осторожность. Без Дэвида многие вещи внезапно становятся куда сложнее, но я не могу оставить всё только Хэнку, даже несмотря на ограниченность в движении.
По ночам, не обращая внимания на усталость, я подолгу работаю с Церебро, снова прибегая к нему, как к своему спасению. Ищу, ищу… но редко когда нахожу то, что мне бы хотелось — опустел не только наш особняк. Зато я позволяю себе подсмотреть иногда то за одним, то за другим из своих воспитанников. С Алексом мы и вовсе однажды долго беседуем; он в своей насмешливой манере успокаивает меня, рассказывает о том, что успел увидеть, снова настойчиво убеждает, что их место — там, а их дело важнее остального. У них есть шанс не только принести пользу нашей стране, но и помочь всем мутантам, доказав, что наш дар и наша сила могли бы стать мечом и щитом для обычных людей. Я молчу, не напоминая ему, как мы однажды уже попытались. Когда его наконец окликают, я обрываю связь и стягиваю с головы шлем Церебро. В глаза словно насыпали песка, а под черепом перекатываются камни — я слишком много времени провожу здесь, и это стоит мне головной боли и жуткого недостатка сна. Но зато после разговора с Алексом на душе наконец становится легче. И мне начинает казаться, что мы справимся и с этим, нужно только время.
Но только до первых кошмаров.
Впервые я вижу его спустя две недели после призыва. Я снова вымотан работой с Церебро, и сон — единственное, что мне сейчас нужно. Но этот не приносит с собой отдыха.
Грязно-жёлтые тона. Повсюду, куда ни посмотри. Только наверху осколок ярко-голубого неба. Духота, песок на зубах, пыль в горле, липкая кожа. Растерянность… Безнадёжность…
Я просыпаюсь с рассветом, холодной водой пытаюсь разогнать обрывки смутных образов, смывая несуществующую жёлтую пыль. Хочу просто забыть эту странную картину.
Но сон возвращается на следующую ночь. И на вторую, и на третью, обрастая деталями, подробностями: запахом пота, бьющим по коже ветром, ноющей болью в уставших мышцах.
Я быстро догадываюсь, где я видел эти пейзажи раньше, не раз и не два «проведывая» учеников с помощью Церебро. Только тогда в них не было многих вещей: слепящего глаза света и жажды, громких окриков и звуков выстрелов. А ещё чувства бессилия и отчаяния.
Днём я веду уроки, отвечаю на вопросы, стараюсь улыбаться детям, подбадривать их, несмотря на дикую усталость. А каждая ночь распахивает передо мной двери до жути реалистичного кинотеатра, показывая всё новые эпизоды одного и того же бесконечного фильма. Я не смотрю новости, тем более о войне, у меня нет на это ни времени, ни сил. Зато каждую ночь я смотрю на саму войну словно двумя десятками разных глаз. И ничего не могу сделать.