Эта ночь не отличалась от многих других: мелькали образы, сменяли друг друга пейзажи, калейдоскопом складываясь один с другим. Снова были выстрелы, запах пороха и гари, но в какой-то момент одна из картин перетянула всё на себя, становясь с каждой секундой отчётливее и резче. Громкие крики на незнакомом языке бьют по нервам, заставляя вскочить. Выстрелы, падающие рядом тела уже почти друзей. Взмах обеих рук у земли, сброшенное с плеча оружие. Две поджарые тени, метнувшиеся из-за спины в дверной проём… но не способные остановить. Вначале накатывает их боль, потом два толчка в грудь… и приходит своя.
Я просыпаюсь выгнутый дугой и успеваю услышать свой ещё звенящий в воздухе крик. Судорога отпускает тело, и оно касается влажных от пота простыней, сотрясаемое нескончаемой дрожью. Болит всё. Адски болит в груди, так, что я тянусь к ней рукой, в едва осознаваемом желании убедиться, что там нет дыры. Болит сорванное горло, болит после судороги каждая мышца, раскалывается голова. Но это всё отходит на второй план, когда я начинаю вспоминать увиденное… и пытаюсь понять, насколько правдой оно было. Нет-нет, все остальные сны могли быть реальны, могли быть тенью действительности, но этот же — нет. Только не он. Это был просто… ночной кошмар.
Я больше не могу уснуть, сдаюсь с бледным рассветом, одеваюсь и спускаюсь во двор, чтобы немного проветрить голову. Но длительная прогулка только усиливает усталость. Боль не отпускает, но теряет остроту, прячется где-то в глубине головы, подрагивает там в ритме пульса.
На обратном пути ко мне присоединяется Хэнк. Молча идет рядом, отводя глаза. Я не хочу знать, о чём именно он не решается начать разговор, точно не о чём-то хорошем. И лезть в его голову тоже не хочу, хотя он, похоже, вздохнул бы с облегчением. Мы подходим к двери, когда он наконец поворачивается ко мне и, по-прежнему глядя в сторону, говорит:
— Боюсь, мы не смогли выполнить поручение Тома… Сердце верного пса не выдержало разлуки с хозяином. Чарли больше нет, — я закрываю глаза и, кажется, падаю куда-то. Я больше не могу убеждать себя, что это был сон. — Не знаю, что произошло… просто пришёл утром, а он… Не представляю, как мы скажем об этом Тому.
Наверное, я должен объяснить Хэнку, что нам не нужно будет уже ничего говорить… но у меня не поворачивается язык произнести это вслух. Я просто едва киваю и проезжаю мимо него.
Запершись в своей комнате, я вытягиваюсь на кровати и только тогда даю волю слезам.
Почему…
Почему он. Том, который никогда и не хотел войны. Который бы не ушёл туда, будь у него выбор. Пусть не от меня, так от Чарли. Тот, кого я мог бы защитить, будь он рядом, не отпустить… Если бы только не эта чёртова поездка, насчёт которой он так сомневался, но которую я поддержал.
Через какое-то время слёзы кончаются, и на меня начинает накатывать сон. Но едва я понимаю это, как рывком поднимаюсь, выдираясь из его лап. Только не спать. Я не хочу. Мне… страшно. Я сжимаю дрожащие пальцы на коленях, слишком сильно — наверняка останутся синяки. Впрочем, кого это волнует.
Мне лучше заняться чем-то. Чтобы не спать. Я начинаю перебирать заметки в планах ближайших занятий. Утро уже полностью вступило в свои права, и особняк ожил, зашевелился, наполнился детскими голосами и мыслями. Просто обычный новый день. И у меня есть перед ним кое-какие обязательства. Утро пустует, все будут на общих уроках и моих там нет. После обеда два занятия, оба обещают быть лёгкими, ребятам просто нужно немного поддержки, чтобы они поверили в свои силы. Урок, который замечательно преподал мне когда-то Дэвид. А вот вечером… занятие, которое я переношу раз за разом уже второй месяц. И сегодня я снова не готов его вести. Лоора.
Девушка немало изменилась со своего первого появления в особняке, она научилась очень многому, хотя я и склоняюсь к мысли, что полностью экранироваться от чужих эмоций она не сможет никогда, такова уж природа её силы. Но она упорно занималась, как губка впитывала то, что я мог дать ей. Мы вместе искали новые грани её способностей, новые применения. Она и сама тренировалась день за днем. Это, правда, нисколько не смягчало характера и не упрощало общения с ней, но я быстро научился относиться к ней не так, как к другим детям, и установившееся между нами взаимное уважение позволяло совместной работе оставаться эффективной. Кроме того, она не скрывает своей неприязни к людям, причём как в широком смысле слова, что можно ещё списать на дар, так и конкретно по отношению к НЕмутантам. Она, безусловно, считает себя выше их, хотя из уважения ко мне никогда не перебивает моих проповедей о всеобщем равенстве и братстве. Но если её мнения спросить, она выскажет его чётко и прямо. И уже я из уважения к ней не кидаюсь сразу её переубеждать. Мне всегда тяжело с ней в моральных вопросах… Но зато практические занятия, упорство и готовность работать всегда заставляли меня закрывать глаза на всё остальное.
Но вот сейчас снова, как той первой зимой, я не готов заниматься с ней. Особенно сегодня. Это будет бессмысленно и жестоко.
Я заношу ручку, чтобы сделать пометку об очередном переносе, но останавливаюсь, так и не коснувшись бумаги. Это не более, чем видимость. Сплошной самообман: я не смогу заниматься с ней через неделю точно также, как не могу и сегодня. Мне больше нечего ей дать… кроме боли. Если честно, я не только на занятиях не видел Лоору уже больше месяца, я вообще ни разу не встречал её с тех пор, как ушли мальчики, словно она научилась мастерски избегать меня, предчувствуя приближение. Хотя, учитывая возросшие способности, это, наверняка, так и было. Другие видели причиной её отчужденности и частых отлучек за пределы особняка отъезд Эдди, с которым она, несмотря на бесконечные споры, была неразлучна. Но я понимал, что дело не только в этом.
Мой особняк всегда был готов стать пристанищем для всех, кто в этом нуждался. Мне ещё никому не приходилось отказывать в этом… Тем более кого-то из него выгонять, ну или просить уйти. Но есть ли у меня сейчас другой выход? Я достаю чистый лист бумаги и пытаюсь подобрать слова.
После обеда один из учеников отдаёт мне ответное письмо. Я предпочитаю открыть его в тишине кабинета.
«Не стоило тратить столько слов, чтобы сказать то, что нам обоим уже давно понятно. Мне больше не место здесь, по разным причинам, и не надо делать из этого трагедию. Конечно, приятно, что Вы даже теперь пытаетесь заботиться обо мне и как-то обустроить мою дальнейшую жизнь, но, может, я и не одна из Ваших лучших учеников, зато, в отличие от них, не пропаду в этом мире ни без Вашей опеки, ни без Ваших денег. Поэтому просто прощайте.
P.S.: Я не расстроюсь, если Вы не выйдете меня проводить».
Вот так просто… и всё. И меня покидает ещё один ученик. Но тем лучше для неё.
Оба занятия окончены, но я не спешу покидать парк, разглядывая, как длинные на закате тени деревьев расчерчивают зелёные лужайки. Там меня и находит Хэнк.
— Профессор, Лоора уезжает!
— Я знаю.
— Вы знаете? — он в недоумении. — Но как же… Она, похоже, собралась уехать насовсем, уже у выхода со всеми вещами.
— Я знаю, Хэнк, всё в порядке, пусть едет.
— Но вы… Вы даже не пойдёте с ней попрощаться? — он смотрит в землю, не понимая, в чём дело.
— Мы уже попрощались, — я грустно улыбаюсь. — Пусть лучше пообщается напоследок со своими товарищами.
Мы остаёмся стоять там, молча любуясь закатом. Я счёл бы его красивым, не означай он очередное приближение ночи, а с ней… В груди заныло от воспоминаний, и я потянулся было к ней, но спохватился и снова опустил руку. Я решил не говорить ничего. Потому что это невозможно. Так же, как и с другими снами. Невозможно чувствовать кого-то по ту сторону океана, видеть, что там происходит, моя сила не способна на это. Хэнк это знает. И неважно, что знаю я. Это всего лишь… сны.
От мыслей меня отвлекает шорох гравия за спиной, лёгкие торопливые шаги. Мои глаза распахиваются от удивления, когда я внезапно вижу перед собой Лоору, но не успеваю ничего спросить. Она наклоняется ко мне и на секунду обнимает. Её пальцы больно сжимают моё плечо, и я с ужасом понимаю, что на её сознании сейчас нет щитов. Совсем. Оно так приглашающе распахнуто передо мной. И чётко сформулированные мысли: