Очередной ночью сквозь путаницу образов ко мне вначале приходит ощущение смерти. Настолько сильное, что оно будит меня, и я, широко распахнув глаза, про себя считаю: раз… два… три… четыре… пять…
И только потом приходит боль.
Лето вступает в свои права, оставляя нас всего с восемью учениками в стенах школы. Да и они сейчас увлечены больше мыслями об отдыхе и каникулах, чтобы мучить их занятиями. Поэтому у меня появляется всё больше свободного времени, даже слишком много. После ещё пары неудачных попыток мне приходится смириться со сложностью выездов в город. Так же, как мне приходится смириться с фактом, что сила не слушается меня… Иногда чужие мысли начинают звучать слишком громко. Звенят в голове, мешают сосредоточиться, мешают думать. В особняке такого не случается, даже когда мы собираемся все вместе, и вокруг тоже немало людей. Но их мысли звучат для меня чем-то родным и привычным. С ними я чувствую себя спокойно.
Я пытался начать заниматься со своим даром так же, как занимался до этого с учениками, даже поделился какими-то мыслями с Хэнком, чем только порядком напугал его. Он добровольно предложил себя в качестве подопытного кролика. Но из этого ничего не выходит. Мы пробуем, проверяем — и всё вроде в порядке. Я ничуть не утратил навыков, я по-прежнему могу отлично читать его мысли, управлять ими, контролировать — даже лучше, чем прежде. И это всё работает. Но стоит мне снова очутиться в толпе людей, открыть сознание…
И достаются мне почему-то не мысли о погоде или домашних делах, а только страх, и боль, и отчаяние. Как будто это единственное, что осталось в мире. Как будто я не способен больше видеть ничто другое.
Однажды в школу заглядывает Элис, словно принеся с собой глоток свежего воздуха. Она живёт ближе всех, в соседнем городе, и, хотя счастливо проводит лето с родителями, всё равно находит время, чтобы навестить нас. Она очень привязана к школе и к малышам, а они обожают её.
Мы все вместе забредаем по тропинкам довольно далеко от особняка, наслаждаясь светлым летним днём. Небольшая тучка застаёт нас врасплох, но дождик мелкий, по-летнему тёплый, и солнце проглядывает сквозь морось, разбрасывая по траве искры. Я разворачиваю всех в сторону дома, но один из малышей упрямится:
— Смотрите, какой дождь, после него должна быть радуга! Я хочу посмотреть на радугу здесь, там не будет так видно!
Мнения разделяются, несколько девочек не хотят мокнуть, да и я сам, если честно, неуверенно чувствую себя без Хэнка — с креслом будет непросто на мокрой дороге и в мокрой одежде. Спор разрешает Элис, со словами: «А давайте тогда сделаем вот так!» — она хлопает в ладоши и, запрокинув лицо к небу, разводит руки над головой.
По едва уловимой дрожи воздуха и будто прекратившемуся дождику, я понимаю, что она своей силой раскинула над нами лёгкий полог. Такой тонкий, что его изредка пробивают даже просто крупные капли, но большую часть он останавливает, а она зато сможет удержать его на всё время дождя. Ребята помладше пищат от восторга, постарше — улыбаются. Это всегда здорово, когда можешь использовать свою силу для таких маленьких «чудес». Я прикидываю направление солнца, поворачиваюсь в ту сторону, где должна появиться радуга, и позволяю себе просто, ни о чём не думая, скользить взглядом по знакомым пейзажам. Зелень лугов, деревья вдалеке, далёкая громада белой тарелки, раз за разом притягивающая взгляд. Огромная, тяжёлая, я приглядываюсь к ней, и мне вдруг кажется, что она шевельнулась… Или не кажется? Нет, она точно сдвинулась! Медленно, плавно, она оборачивается ко мне, и дыхание замирает в груди. Я чувствую её, всю эту колоссальную, но послушную массу. Это моя сила разворачивает её… Нет? Не моя, но та, которую я чувствую, как свою. Огромную и безграничную. И моя звучит с ней в унисон, столь же безграничная и такая же послушная, верная мне. Смех рвется из груди, смех звучит рядом, в шаге от меня, в стороне, куда я так хочу обернуться…
Толчок встряхивает меня, заставляя очнуться.
— Кирин, ну я же просила, — Элис сердито смотрит на мальчугана, зацепившего кресло и разбудившего меня.
Я что, задремал? Вот так просто, среди бела дня… и увидел самый обыкновенный сон? Как такое… Я бросаю взгляд на Элис, и всё становится на свои места. Её барьеры всегда препятствовали телепатии, не блокируя полностью, но сбивая, словно создавая вокруг «белый шум». В своё время это доставило мне немало проблем во время тренировок, но я воспринимал это только как побочный эффект, не более. Сейчас мне приходится взглянуть на это с другой стороны. И я с трудом отгоняю от себя мысли о том, сколько бы она могла удержать подобный барьер в действии. Мне не стоит так думать, я и сам знаю, что это непросто. Одно дело шутки ради подержать тонкий полог десять-двадцать, даже тридцать минут, пока идёт дождь, и совсем другое…
— Смотрите, вон радуга! — кричит Кирин. — Какая большая!!!
Радуга и правда великолепна, раскинулась на полнеба, накрывая собой далёкие деревья и всё такой же неподвижный купол тарелки. Я украдкой провожу кончиками пальцев по глазам. Как давно это было, кажется, целую жизнь назад. Когда мы все были собраны здесь: я и Хэнк, Алекс и Шон, Мойра… Рейвен… и ты. Когда беда уже коснулась нас, но ещё не разметала в разные стороны, и мы были одним целым, почти непобедимым, ничто не могло нас напугать.
Воспоминание из сна настолько яркое, что я чувствую, как дрожит вокруг меня моя собственная, разбуженная им сила. Та самая, безграничная, какой я впервые ощутил её тогда. И чувство восторга, наполняющее грудь, как это всегда было рядом с тобой. Восторг от нашей силы, твоей и моей, от почти безграничных возможностей и сотен открытых перед нами путей. Какое… забытое чувство.
Радуга постепенно гаснет, теряя яркость красок. Надо возвращаться домой. Элис щёлкает пальцами, и силовой барьер над нами пропадает, обдав напоследок мелкими брызгами. Но вместе с ними на меня обрушивается что-то ещё. Сжимает грудь, не давая сделать вдох, сводит мышцы. Стремительно нарастает, пробивая тело болью… уже знакомой. Но почему сейчас? Днём, не во сне… среди детей. Я не могу позволить себе… Образы настойчиво вспыхивают, заслоняя собой действительность, где встревоженные ученики тормошат меня, пытаясь понять, что происходит. А по другую сторону… это Шон… белые стены и белые халаты, холод… и очень много боли. Но даже если это то, чего я больше всего боюсь, я не должен позволить себе снова выплеснуть эту боль вовне. А ещё я очень не хочу кричать.
Но я не могу остановить это, я не могу поднять щиты, я не могу выдерживать это так долго. Во сне мне казалось, что всё происходит куда быстрее, пара минут и… пробуждение, каким бы оно ни было. Но сейчас боль тянется бесконечно, а картины той реальности всё ярче. И сила, которая только что напомнила, какой она может быть послушной, вновь оборачивается против меня, побеждая и утягивая за собой в тот мир.
В холод.
В боль.
В бесконечную агонию.
В глаза бьёт яркий свет, но тут же гаснет. Тело ватное, непослушное, каждая мышца отдаётся болью. Но это тоже ощущается как-то глухо, смутно, как сквозь толстое одеяло. Только в голове царит звенящая пустота, мысли возникают тягуче и медленно, как звук от испорченного проигрывателя. Чужая рука нащупывает пульс на запястье и замирает. Я с трудом открываю глаза и вижу Хэнка. В руке у него фонарик, которым он только что проверял зрачки, и хотя он замечает, что я очнулся, но вначале досчитывает, прежде чем спросить:
— Профессор, как вы себя чувствуете?