Эдди появляется в школе чуть позже Лооры, хотя она ещё на тот момент практически ни с кем не общается. Его случай благополучен настолько, что даже не верится. Едва просыпающиеся способности к телекинезу, развивающиеся медленно и неспешно, не успевшие напугать ни его, ни окружающих. Благополучная и любящая семья. Ему пятнадцать, хотя он кажется ещё младше, учитывая несвойственную этому возрасту открытость и доверие ко всему миру. Я откровенно отдыхаю, общаясь с ним после Лооры. Во время наших занятий он способен отвлечься на открывшийся внезапно вид или слетевшихся птиц, и у меня не поднимается рука его одёргивать. Я предпочитаю позволить себе насладиться этим миром вместе с ним и только потом вернуться к занятию. Неудивительно, что дело движется медленно.
Его характер привлекает не только меня — у Эдди немало друзей, и среди них внезапно оказывается и Лоора. Конечно, здесь нечему удивляться, я хорошо понимаю, что притягивает её. Не раз я наблюдаю, как он терпеливо слушает её, кипящую в очередной вспышке, а когда она наконец иссякает, просто мягко улыбается и продолжает разговор. Или берёт за руку и уводит подальше от всех, оставляя ей только свои эмоции — ровные, спокойные, чистые. И я с удовлетворением наблюдаю, как Лоора, пусть не раз и не два назвав его наивным дураком, постепенно смягчается, поддаваясь ему.
Но жизнь способна шутить злые шутки
В тот день я твёрдо решаю проявить больше настойчивости в занятиях с Эдди. Мы снова прогуливаемся по парку, где всё сильнее вступает в свои права осень, но теперь я не даю себя отвлечь.
— Эдди, левитировать ручки или ластики на занятиях в школе — это, конечно, забавно, но мне кажется, ты давно уже способен на большее, просто не знаешь, как за это взяться. Как насчёт того, чтобы поднять один из них? — я киваю головой на груду отшлифованных каменных шаров, служащих украшением парка. Я уже давно наметил их как удачный объект для тренировок: они немало весят, но при этом обманчиво невелики, на что я и рассчитываю.
Эдди послушно протягивает руку в их сторону и пытается сосредоточиться. Но проходит минута, а шар лишь раз едва заметно вздрагивает. Мальчик неловко улыбается и только разводит руками. Я хочу сказать, что ему просто не хватает немного настойчивости, немного… злости… Но я не могу. Вместо этого я выбираю обходной путь.
— А с чего началось проявление твоих способностей? Что стало первым, на что ты смог повлиять?
Эдди улыбается чуть смущённо:
— Ну, всё началось с того, что я порядком дурачил своих друзей, играя в «Орёл или решка». Сейчас.
Он торопливо залезает в карман и ловким движением подбрасывает…
…небольшую серебряную монетку…
…которая неспешно летит вверх…
…а потом повинуясь движению пальцев…
…зависает в воздухе…
…напротив моего лица…
И этот образ взрывается в голове дикой болью, на миг выдёргивая меня из реальности.
Я с трудом открываю глаза, пытаясь понять, сколько времени прошло. Несколько секунд? Я сижу, согнувшись в кресле, прижав руки к вискам. В траве передо мной валяется пресловутая монетка. Эдди, бледный и перепуганный, стоит рядом, не зная, куда бежать и кого звать на помощь. Впрочем, сюда уже, перепрыгивая через пролёты, спешит Хэнк. Я кричал? Я вслушиваюсь в нарастающий гул тревоги и понимаю — нет, хуже. Не справившись с болью, я позволил ей выплеснуться вовне, на окружающих. И по связям, натянутым с учениками, тоже. Лишь на мгновение, долю секунды, но… как я вообще мог такое допустить?
Стараясь выровнять голос, я говорю Эдди:
— Боюсь, на сегодня нам придётся закончить. Всё хорошо, не переживай, продолжим позже. На чём-нибудь другом, — улыбка у меня, наверное, кривая, но Эдди кивает, очень стараясь поверить.
Подлетает Хэнк, но я не даю ему сказать ни слова и сразу прошу помочь добраться до моей комнаты. Тело будто ватное, а в голове всё ещё пульсирует боль, но не в висках, как я привык ощущать её от других, а яркой полосой ото лба к затылку. Хэнк, не разбираясь, сгребает меня в охапку и относит в особняк на руках. Меньше всего мне сейчас хочется отвечать на вопросы, поэтому я категорически отказываюсь от разговора, сославшись на плохое самочувствие, и прошу только принести что-нибудь от головной боли и оставить меня в покое. Совсем в покое. Когда он уходит, излучая укоризну всей своей синей спиной, я жалею, что не сообразил чуть подправить воспоминания Эдди. Мне не хотелось бы, чтобы он рассказал Хэнку о монетке, и тот… Хотя что с того? Я вдруг понимаю, что Хэнку это ничего не даст. О той маленькой, зависшей в воздухе монетке знают всего два человека на этом свете. И от этой мысли мне становится только хуже.
Таблетки приглушают боль, но мне этого мало, и к вечеру я, не выдержав, надираюсь в хлам. Один в комнате. Впервые притронувшись к спиртному с тех пор, как оправился после ранения. До такого состояния, что пришедший будить меня утром Хэнк (а я благополучно проспал занятия), пытается устроить мне скандал. Я просто посылаю его ко всем чертям за дверь, подкрепив это телепатическим приказом. Он в ярости, но понимает, что сделать что-то, пока голос моей совести по поводу такого использования дара заглушён алкоголем, нереально. И слава богу — попытайся он ещё раз, я мог придумать что похуже.
Я бы напился снова, но спиртное после прошлой ночи не лезет в горло. Приходится трезветь. Во второй половине дня всё ещё очень злой Хэнк притаскивает мне еду. После короткого препирательства мы сходимся на том, что пить я больше не буду (всё равно не могу), но и из комнаты не выйду. «Профессору нездоровится, ваши занятия пока будут замещать другие преподаватели» — достаточное объяснение для всех.
Однако лежать в кровати и дырявить взглядом потолок тоже оказывается несладко. Слишком много потревоженных воспоминаний решаются вновь выползти на свет. Поэтому к ночи, снова борясь с головной болью, к счастью, уже не той, я сижу за столом и проверяю накопившиеся домашние задания. Потом корректирую учебные планы, согласую бумаги, до которых не доходили руки по два месяца, про себя радуясь, что согласился сделать кабинет смежным со спальней, так что мне не приходится ни на секунду появляться в общем коридоре.
Дела кончаются к исходу третьего дня. Сидеть взаперти дольше становится просто невыносимо, поэтому утром я, делая вид, что так и надо, отправляюсь на занятия. Встревоженное внимание в мыслях окружающих преследует меня по пятам, но единственное, что я готов по этому поводу предпринять — это на деле доказывать, что со мной всё в порядке. Даже если я сам в это не очень верю. К тому же ближе к вечеру у меня по плану снова занятия с Эдди… и я не представляю, что мне с ним делать.
Но неожиданно Эдди ждёт меня, разливая вокруг радостное предвкушение, и, хотя я был готов поддаться слабости и попросить позаниматься с ним кого-нибудь ещё, это интригует меня достаточно, чтобы молча спуститься с ним в парк. Он уверенно ведёт меня к тому же месту. Не говоря ни слова, перепрыгивает через изгородь, подбегает к груде шаров, едва касаясь, проводит по ним рукой и возвращается обратно. Сразу три шара легко вспархивают вслед за ним. Это поразительно.
Эдди подбегает ко мне, светясь гордостью, и я не могу не улыбаться ему в ответ. Я и предполагал, что вес окажется для него скорее психологической преградой, но лёгкость, с которой он держит на весу каменные шары, хотя раньше дело ограничивалось лишь мелкими предметами, восхищает. Мы пробуем разные манипуляции, синхронность, дальность действия. Обсуждаем с азартом, что даётся легче, а что требует усилий и каких. Время пролетает незаметно, и я спохватываюсь, что наверняка вымотал парня, только когда начинает смеркаться. Напоследок я спрашиваю, с кем он занимался эти три дня.