— Можешь делать, что захочешь со своим Пизоном, но мою Планцину я не отдам на растерзание злобе римского сброда! — обрубила она все попытки сына о чем-либо договориться с нею.
Тиберия мучило не только сознание тупиковости самого дела Пизона, но и пугала загадка необыкновенной активности масс. Он знал, что толпа превращается в народ, способный к совместным действиям, лишь при наличии лидера. В прежних волнениях в государстве, выразившихся в заговоре Либона и восстании под предводительством Клемента, он мог предполагать руководящую роль аристократии, тех же Пизонов. Но теперь, очевидно, действовали иные силы. Может быть, Аррунций и Азиний, которые отказались выступить защитниками Гнея Пизона? Или все же — Агриппина со своими подрастающими сыновьями? Но женщина может играть роль в политике, только если владеет могущественным мужчиной. На кого же опирается Агриппина? Ее сыновья пока еще не имеют веса, они могут быть поводом для раздора, но не его причиной. Легаты Германика не столь сильны, чтобы взбунтовать весь Рим. Значит, кто-то еще? Но кто он, этот могущественный человек, и как смогла подчинить его себе Агриппина? Любовников у нее нет; если же она никому не предложила себя, то, следовательно, вознамерилась поделиться с кем-то будущей властью, наверное, под видом опекунства. Но такой расчет не надежен, поскольку сыновья скоро войдут во взрослую жизнь. Каждый вариант ответа в этой изнуряющей ум загадке в результате анализа рассыпался на множество новых вопросов.
Единственным, кто понимал, а точнее, сам угадывал и разделял с ним эти тревоги, был Элий Сеян. Тиберий все более сближался с начальником преторианцев, и тот оправдывал доверие. Он добывал для принцепса множество сведений, которых тот без него никогда не получил бы. Правда, все эти сведения были удручающе безрадостными и неизменно подтверждали самые худшие предположения Тиберия. Пропасть между принцепсом и народом росла, и на одном с ним берегу оставалось все меньше людей. Сеян был в их числе, и, по мере того как редела свита правителя, он оказывался все ближе и ближе к нему. Помимо деловых качеств в этой фигуре Тиберия привлекала ее изначальная социальная ничтожность. Сеян принадлежал всего лишь всадническому роду и своим возвышением был обязан исключительно принцепсу. Но при любом возвышении он все равно не мог стать конкурентом Тиберию и его потомкам. В условиях, когда приближение к трону мутило рассудок всем высокородным друзьям принцепса и обращало их во врагов, Сеян оставался и всегда мог оставаться лишь привилегированным слугою. Этот человек был чуть ли не единственным в окружении Тиберия, кого ему не приходилось ревновать к власти. Следовательно, в общении с ним Тиберий был свободен от подозрительности и имел возможность оставаться самим собою.
Вот и в этот раз Сеян, словно почувствовав затруднения принцепса, пришел к нему утром и известил его о новой тенденции, наметившейся в деле Пизона.
— Раньше Планцина во всех общественных местах клялась в любви и верности мужу и заявляла, что в любом случае разделит его участь, — поделился он своими наблюдениями. — Но в последние дни она заметно отдалилась от него. Теперь Планцина, отвечая на упреки и нападки толпы, говорит только о себе, в защите ведет собственную линию.
Тиберий слушал его молча.
— Я усмотрел разгадку в изменении настроения Августы, — продолжал Сеян, довольный внимательностью принцепса. — В беседе с Веранией почтенная Августа обронила такую фразу: «Усмирить зверя можно двумя способами: либо убить его, либо накормить». Я думаю, Цезарь, что Августа решила заткнуть вонючую глотку плебса, бросив ему на растерзание Гнея, дабы спасти Планцину. По-видимому, теперь Планцина взвалит всю вину на мужа, и нам в любом случае не удастся его защитить.
— Да, нечто подобное Августа говорила и мне, — подтвердил Тиберий.
Сеян удалился, восприняв последние слова принцепса как руководство к действию.
На форуме с ночи шумела толпа. Тиберий побоялся смотреть в глаза этим разгоряченным людям, видевшим в нем источник всех зол, поэтому отправился в курию в лектике. Когда его «лимузин» проплывал по многолюдной площади, граждане смолкали в страхе пред явлением страшного тирана, но, едва лектика начинала удаляться, ей в след неслись угрозы. «Негодяй не уйдет от ответственности! — кричали активисты Форума. — Если принцепс и сенат станут укрывать преступника от возмездия, мы сами учиним над ним расправу!»
Утренние события укрепили Тиберия во мнении не вступаться за Пизона. Он давно склонялся к такой мысли, но страшился упреков совести. Однако Сеян, озвучив его скрытые чаянья, как бы легализовал их, перевел из разряда постыдных в самые обыденные. А выкрики плебса на форуме позволили Тиберию оправдаться перед самим собою ссылкой на волю народа.