В конце концов Тиберий решил прочесть письмо в сенате. Он так устал от всеобщих поношений, домыслов, кляуз, что предпочел пойти в бой с открытым лицом, надеясь в случае победы раз и навсегда избавиться от гнусных подозрений сограждан. Его пугала только ответственность перед матерью. Но если Августа заперлась от него, то, значит, таков ее расчет, эта женщина ничего не делает опрометчиво.
Явившись в курию, Тиберий выразил сожаление, что правосудие в государстве все время отстает от порока, оно не только не успевает предотвращать преступления, но и запаздывает с возмездием. Нездоровый ажиотаж давит на психику подсудимых, и моральный террор творит такие же бесчинства, какие во времена проскрипций совершались физическим насилием. Наказание следует прежде, чем установлена виновность. Все это создает тягостную моральную атмосферу в обществе. И буйство народа, и агрессивность обвинителей подтолкнули подсудимого к отчаянному шагу. И все это устроено будто специально, чтобы посеять в гражданах сомнение в нравственной силе государства, в его способности блюсти справедливость. После этого вступления Тиберий прямо заявил, что такою смертью хотели вызвать ненависть к нему. Но было не ясно, кого имеет в виду принцепс: гонителей Пизона, его самого или, может быть, тайного убийцу. И от этой неопределенности похолодело сердце у всех присутствующих.
— Однако в данном случае у нас есть возможность приблизиться к разгадке тайны, — сказал принцепс другим тоном, который взволновал сенаторов еще больше, чем неопределенные упреки, звучавшие ранее. — Вот он, этот ключ к секретному ларцу! — возвестил Тиберий, поднимая вверх свиток Пизона и держа его так, чтобы из зала можно было разглядеть печать автора.
«Что он задумал? — боязливо озаботились сенаторы. — Если это действительно письмо самого Пизона, то как он решился нераспечатанным представить его нам? А если совершен подлог, то с какой целью? Не иначе как он вздумал прибегнуть к гонениям на неугодных лиц!»
Тем временем принцепс передал свиток чиновнику, и тот, взломав печать, начал читать.
«Сломленный заговором врагов и ненавистью за якобы совершенное мною преступление и бессильный восстановить истину и тем самым доказать мою невиновность, — писал Пизон, — я призываю в свидетели бессмертных богов, что вплоть до последнего вздоха, Цезарь, я был неизменно верен тебе и не менее предан твоей матери; и я умоляю вас, позаботьтесь о моих детях, из которых Гней решительно не причастен к моим поступкам, какими бы они ни были, так как находился в Риме, а Марк убеждал меня не возвращаться в Сирию».
Далее в духе римской риторики следовало нагнетание эмоций, а завершалось послание с того света еще одним призывом к принцепсу: «В память сорокапятилетнего повиновения, в память нашего совместного консулата, ценимый некогда твоим отцом, божественным Августом, и твой друг, который никогда больше ни о чем тебя не попросит, прошу о спасении моего несчастного сына».
Тиберий торжествовал, одновременно изображая скорбь. Впрочем, ему действительно было жаль этого большого человека, но его участь обрисовалась давно. Теперь же имело значение то, что письмо подводило итог шумному делу без ущерба для принцепса и его матери, хотя многие пытались использовать судебный процесс для дискредитации властей и, возможно, их ниспровержения. Никакого компромата в письме не было. Упоминание Августы являлось формулой вежливости, принятой в то время. Тиберий вздохнул с облегчением, так, как не дышал, наверное, со дня вступления на престол, и ему захотелось побежать в дом Пизонов, чтобы расцеловать несчастного покойника.