Оказалось, что где-то за стеною этих комнат для постельных удовольствий располагался еще один оркестр, исполняющий чувственную музыку, как бы аккомпанируя любовникам.
Маллония, изгибаясь в такт виражам мелодии, роскошно возлегла на ложе и распахнула одежды, раскрыв свою сокровищницу навстречу алчному мужскому взору. Нахальный сатир даже теперь касался ее лица своим вызывающим жезлом, а гримаса его уродливой физиономии словно предлагала Тиберию разделить девушку с ним на двоих.
Тиберий вдруг заспешил, будто сатир или еще кто-то невидимый, крадущийся во тьме, может опередить его. Он рухнул на распростертую красавицу и впился в нее жадными губами. Она охотно подставила уста, и ее язычок змейкой завертелся во рту, отвечая на его проникающий поцелуй. Музыка за стеною, грохнула победным маршем, словно оркестранты тоже вкусили жаркую сладость ее поцелуя. Поддержка оркестра добавила сил Тиберию, и он принялся терзать свою добычу многообразными ласками. Но тут снова вмешался бронзовый соперник. Когда увлекшийся Тиберий неосторожно вскинулся в очередном выпаде, сатир сердито ткнул его блестящим наконечником прямо в лицо. Оскорбленный принцепс в бешенстве ударил статую и разбил руку в кровь. Маллония прыснула веселым смехом, но тут же потупилась и замолчала. Тиберий готов был обратить свой гнев на нее, но в тот момент она была слишком красивая и слишком голая, чтобы мужчина мог испытывать к ней иные чувства, кроме нестерпимого влечения. Тиберий схватил женщину за талию и перекинул поперек ложа, подальше от гипертрофированного бронзового фаллоса. Теперь вездесущий сатир заглядывал любовникам между ног. Тиберий невольно озирался на бронзовое чудовище, и ему мерещилось, будто его рогатая образина осклабилась в циничной ухмылке. Понимая абсурдность такой мысли, он все же никак не мог отделаться от впечатления, что мимика статуи изменилась. А Маллония потешалась над болезненными фантазиями партнера и прятала насмешливую улыбку. Ловя следы этой улыбки на ее лице, Тиберий терял уверенность в себе. Ему снова казалось, будто ею владеет кто-то незримый, а ему достаются только остывшие отпечатки ее ласк.
Охваченный подозрительностью Тиберий заметил, что Маллония методично распределяет его поцелуи, подставляя им то губы, то шею, то грудь, то руки. Она рационально готовила тело к основному акту, тогда как он безумствовал в истинной страсти. Ощущение, что любимая отнюдь его не любит, усиливалось с каждым мгновением. Тиберий забыл о своих смелых желаниях в отношении этой особы и заботился только о том, чтобы ласками пробудить в ней искренние чувства. Он был по-прежнему порывист и горяч, но теперь стал еще и нежен и покрывал прекрасное тело поцелуями с головы до ног и с ног до головы. Однако отчуждение росло. С ним происходило то же, что и всегда. Чем лучше он относился к людям, тем жестче был отпор. Все доброе не воспринималось, вызывало недоверие и угрюмое отторжение. И даже женские инстинкты оказались под властью социальной болезни скептицизма.
Маллония была в недоумении, обнаружив, что страшный принцепс в любви предстал ей вдохновенным поэтом. Она прекратила отвечать на его ласки. Тонкая настройка его души сбилась, что привело к рассогласованию процессов в теле. В результате Тиберий не выполнил основной задачи, ради которой женщина ложилась в постель. Но он не смирился с неудачей и продолжал изнурительный штурм. Однако вскоре груз съеденного, выпитого и пережитого за вечер намертво придавил его к ложу, и он уснул, все еще сжимая женщину в объятиях.
Когда Тиберий очнулся, Маллонии уже не было. Едва он поднялся, в комнату вошла служанка с тазиком воды для омовения рук. Почти сразу за нею явился и хозяин дома. Цестий отвел гостя в бассейн. Приведя себя в порядок, Тиберий возвратился в свой дворец.
2
На следующий день в сенат поступил донос на знатную матрону Эмилию Лепиду. Ей вменялось в вину посягательство на наследство бывшего мужа Квириния путем якобы обманного утверждения, что ее сын рожден от него. В ответ на столь лестное для его мужского достоинства заявление Лепиды богач Квириний, в свое время даже пробившийся к консульству, обвинял ее в прелюбодеянии, отравительстве и происках против принцепса.
Аморализм римской знати той эпохи выпирал из всех щелей законодательства. Какие бы преграды порокам ни пытались возвести Август, а затем Тиберий в виде указов и постановлений, в конечном итоге их же и использовали для прикрытия распущенности и алчности. Мероприятия, направленные на укрепление семьи, послужили поводом для преследования супругами друг друга посредством обвинения в неверности. Законы, призванные повысить рождаемость, стали основанием для вымогательства имущества бездетных семей. Защита государственных интересов от мятежных настроений обернулась очернительством видных людей.