Тиберий понял, что столь дурное низкопоклонство компрометирует его, провоцирует сенаторов подозревать сговор. Это было тем более неприятно, что он действительно вступил в сговор с консулами и некоторыми аристократами. Бесшабашный Мессала не принадлежал к их числу, однако по неловкости как бы выдал реальную тайну.
— Ты нас немало удивил, дорогой Мессала, — с учтивой улыбкой на надменном лице заметил Тиберий. — Поясни же нам всем, в равной степени захваченным врасплох кавалерийским наскоком твоего остроумия: ты выступил с этим предложением по моей просьбе?
Сенаторы затаили дыханье в предвкушении расправы, совсем как простолюдины в цирке, когда меч «самнита» занесен над запутавшимся в собственной сети ретиарием. Сильнее землетрясений и наводнений они страшились гнева Тиберия, но их извращенные души более всего на свете жаждали спровоцировать предполагаемого тирана на вожделенный акт кровавого преступленья.
— Увы, Цезарь, — заявил Валерий, — сколь ни досадно мне вызвать твое нерасположение, должен все равно признаться, что я выступаю исключительно по собственному разумению. Более того, и впредь я намерен высказывать только те мысли, которые продиктованы мне моею совестью и понятиями о благе народа римского и сената, чем бы мне это ни грозило.
Сенаторы застонали от разочарования. Мессала оказался победителем, хуже того, он застолбил за собою самую оригинальную разновидность лести, позволяющую пресмыкаться перед правителем в позе гордой независимости. Тиберий невольно улыбнулся и сказал:
— Ну, если ты говорил по совести, то пусть это забавное предложение и останется на твоей совести.
На том спектакль для сенаторов завершился, и они отправились в свои дворцы, чтобы крепко выпить, обильно закусить и едко поострить в кругу друзей о злонамеренности нового тирана и низкопоклонстве деградировавших аристократов. Тиберий же вышел к народу и еще долго говорил об Августе и завтрашнем мероприятии, увещевая граждан не омрачать последний земной день великого государственного мужа беспорядками, аналогичными тем, какие потрясли город при сожжении прямо на форуме трупа Гая Цезаря.
Дома Тиберий обнаружил, что уже все слуги, друзья и льстецы с усердием величают матрону Юлией Августой и что она вообще осведомлена о всех перипетиях сенатского заседания. Сам Тиберий тоже мог именоваться Августом, однако предпочел остаться Тиберием Цезарем.
Похороны Августа стали первым общественным мероприятием Тиберия в роли правителя, и он постарался организовать все должным образом. По всему городу и, конечно же, на Марсовом поле, где происходило сожжение тела, были выставлены внушительные караулы преторианцев. Такие предосторожности вызвали насмешки пожилых людей, помнивших хаос и погромы во время похорон основателя династии Цезарей. Те римляне являлись детьми республики. В них был жив дух свободы, они сознавали свои общественные права и обязанности и активно боролись за социальную самореализацию, понимая, что, только отстояв за собою гражданский статус, могут сохранить себя как личности. Предосторожности властей против подобной бурной реакции сегодняшнего населения Рима выглядели смехотворно.
Гражданский и моральный уровень новых римлян продемонстрировал сенатор преторского ранга Нумерий Аттик. Он во всеуслышанье заявил, что видел, как из грязного пламени погребального костра вырвался светлый образ Августа и величаво воспарил в небеса. Когда его, уже на форуме, попросили подтвердить свое видение, он повторил историю с вознесением духа принцепса в мир богов и поклялся, что так все и было на самом деле. Это трогательное откровение верноподданного гражданина послужило консулам поводом, чтобы еще раз собрать сенат и выставить на обсуждение вопрос об обожествлении покойника, дабы задним числом узаконить его самовольное вознесение в сонм богов. А вечером того же дня глаза Нумерия вновь горели экспрессией, но уже совсем иного рода: вольноотпущенник великолепной интриганки Августы отсчитывал ему миллион сестерциев. Так и осталось неясным, заработал он миллион предприимчивостью или же послушанием.
Благополучно предав земле прах предшественника, Тиберий, наконец-то, мог вплотную подступить к делу всей своей жизни. Однако его деятельность по захвату власти состояла в создании видимости отказа от этого захвата, сгущении тумана неопределенности и всемерного нагнетания напряженности в обществе. Поэтому на заседании сената, созванном консулами по его тайному указу, государственные проблемы вновь обходились молчанием.