Тиберий словно попал за кулисы театра, где его взору предстали гигантские механизмы и декорации, призванные обмануть наивного зрителя, создать у него иллюзию реальной жизни, где он увидел истинные лица актеров, скрытые на сцене ролевыми масками. Волшебство искусства развеялось, уступив место зловонию грязной кухни. Тиберий краснел и покрывался потом, вспоминая прошлое. Сколь послушной марионеткой он был в руках расчетливого негодяя! Как презирал его, наверное, Сеян! «А какова Ливилла! — надрывно восклицал Тиберий. — После моего сына она ложилась под этого низкородного солдафона! А может быть, она изменяла Друзу, еще когда он был жив? Антония очень аккуратно упомянула о ее роли в этой грязной истории. Оно и понятно, Ливилла — ее дочь, но по логике событий легко установить, что именно она являлась главной помощницей Сеяна в деле развала нашей семьи. Хорош подлец: и мать, и дочку! Какие бесстыжие глаза надо иметь, чтобы после этого смотреть на мир! И какими глазами мне смотреть на него?»
Страшные прозрения и догадки непрерывно бомбардировали его разум. И каждая такая мысль могла взорвать мозг, заставить его излиться кровью в смертоносном приступе. Но их было слишком много, они, словно соревнуясь, опережали и перебивали друг друга. Его спасало только то, что неприятностей сразу оказалось необъятное множество, и ему просто не хватало рассудка, чтобы осознать всю эту громаду подлости.
«Сенаторы хуже рабов, а их жены злее ведьм! — продолжал истязать себя Тиберий длинными ночами. — Сколько восторгов в адрес Агриппины они пускали на ветер, но с какой готовностью взялись очернить ее в угоду Сеяну! И самое обидное, что они не просто оклеветали и спровоцировали Агриппину и ее сыновей, а в действительности превратили их во врагов государства, моего государства!»
Он отчаянно стискивал голову и поворачивался на другой бок в тщетной попытке спрятаться от реальности в паутине сна.
«А ведь это Сеян спровадил меня из Рима и все организовал таким образом, чтобы я был связан со столицей только через него, — осенило Тиберия. — Но зачем он рисковал, спасая меня в пещере? Наверное, понимал, что тогда ему еще не под силу было захватить власть. О, он все понимал! Он крался к трону, скрываясь в моей тени. Я был нужен ему для расправы с семьей Германика. И, кстати, — вдруг встрепенулся Тиберий и даже встал с ложа, — тогда в пещере кто-то оттолкнул меня от выхода… Не сам ли этот негодяй подстроил обвал? Как раз в то время я начал подозревать его в недобрых намерениях. Этот пес унюхал опасность и придумал, как уверить меня в своей благонадежности.
Сколько же мне еще падать в пропасть его черной души! Сколько еще низости я должен изведать, чтобы проклятая моя жизнь отпустила меня к избавительнице смерти! Но я должен все выдержать, чтобы победить! Знали бы наши славные предки, в каких сражениях нам теперь приходиться биться! Но, ведают боги, эти битвы ничуть не легче „Канн“ и „Замы“! Только вместо славы нас всех: и победителей и проигравших — ждет позор!»
Через день принцепс получил сведения о положении в государстве от Луция Пизона, Корнелия Косса и некоторых других сенаторов. Женское видение обстановки глазами Антонии дополнилось аналитическим взглядом профессиональных политиков. После этого Тиберий уже мог действовать. Он инициировал судебные процессы над несколькими ставленниками Сеяна, но, конечно же, не по политическому обвинению, а за лихоимства — универсальный повод, поскольку в ту гнилую эпоху все представители власти в той или иной мере были взяточниками и вымогателями. Таким же путем удалось нейтрализовать некоторых подозрительных легатов. При этом принцепс действовал предельно осторожно, не форсируя событий. Процессы готовились заранее и велись как беспроигрышные.
Последними явились неторопливые греки. Но Тиберий претензий к ним не имел. Они исполнили свое назначение, передав его письма нужным людям. Между прочим, и сами ученые мужи рассказали кое-что интересное из того, чего сами римляне в силу привычки уже не замечали. Оказалось, что в Риме всенародно празднуется день рождения Сеяна, а плебс поклоняется статуям и портретам префекта, о Тиберии почти никто не вспоминает, если же и говорят о нем, то в весьма уничижительных тонах. «Так что, великий Цезарь, смело можешь выдвигать своего друга в консулы. Народ его любит и чтит сверх всякой меры», — оптимистично закончили речь ученые мыслители.