Подумав некоторое время, принцепс приказал разыскать и допросить Апикату.
Отвергнутая жена префекта пребывала в забвении и нищете, поэтому выразила готовность количеством свидетельских показаний даже превысить число фактов, хотя преступления Сеяна и не нуждались в приукрашивании. Она охотно подтвердила, что ее муж заинтересовался Ливиллой только в стремлении погубить Друза. Но, поскольку такая версия льстила ее женскому самолюбию, этим не удовольствовались и потребовали от нее конкретных доказательств. Тогда она сказала, что обо всем хорошо осведомлен бывший врач Ливиллы Эвдем.
Разыскали и Эвдема. Под пыткой грек сознался, что помогал Сеяну и Ливилле следить за Друзом, но, когда зашла речь о покушении на его жизнь, он отказался участвовать в преступлении и при первой возможности бежал. Как на возможного отравителя, он указал на слугу Ливиллы — евнуха Лигда.
Лигд все еще являлся рабом Ливиллы, поэтому напрямую допрашивать его не рискнули, чтобы не вспугнуть врага. Евнуха оставили в качестве тайного оружия для суда.
У Тиберия уже почти не осталось сомнений в том, что его сына убила жена по наущению того, кого сам он, Тиберий, считал лучшим другом. Теперь все прежние разоблачения показались ему детской игрой. «О бедный мой Друз! — вновь и вновь восклицал он. — А ведь ты все знал или догадывался!» Тиберию вспомнились жалобы сына на наглость и властолюбие Сеяна. Правда, он высказывал свои обиды не отцу, а другим людям, но принцепсу об этом сообщали.
«Ведь он даже подрался с Сеяном и, говорят, хорошо ему вмазал! О боги, как я был слеп! Если бы вернуть то время! — стонал Тиберий. — А этот подлец возлагал вину на моего мальчика! Он подкинул мне мысль, будто Друза сгубила невоздержанность, и я поверил… Где были мои глаза, рассудок, сердце? Я бы сейчас же вспорол себе брюхо острейшим кинжалом, если бы только не ненавидел Сеяна еще больше, чем самого себя!»
Он в который раз чувствовал, как на него надвигается безумие, и слов-но спасительную молитву твердил: «Я должен выжить, чтобы победить!»
«Но, когда я добьюсь победы, муравья в живых не оставлю на этой проклятой земле! Тибр станет солонее моря от крови!» — рычал Тиберий, снова впадая в бешенство. Выкричав избыток злобы, которая уже не вмещалась в нем, он опять предавался мучительному анализу происшедшего в последние годы за его спиною.
«Выходит, этот зверь всегда скалил на меня клыки, он никогда не был моим другом, — рассуждал Тиберий. — О притворство! А женщины еще подлее. Ливилла и Юлия спорят за любовь убийцы мужа одной из них и отца другой! „О времена! О нравы!“ — мудрый Цицерон, ты напрасно гневался на свой век. Чтобы ты сказал сейчас, столкнувшись лицом к лицу с Сеяном, как сталкиваюсь с ним я! Смог бы ты, как я, улыбаться ему? Сумели бы твои красноречивейшие уста произнести хвалу этому негодяю? А я превозношу его до небес. И разве не лопнули бы твои глаза от боли, если бы они схлестнулись взглядом с его волчьими глазами? А я смотрю в них каждый день, и каждый день пожимаю руку, подмешавшую яд в чашу моего единственного сына».
Вдруг Тиберий замер от нового ошеломляющего прозрения. Он протяжно застонал, но тут же замолк и испуганно посмотрел на стены, которые могли скрывать ходы для подслушивания. Ему было известно, как префект умеет организовать слежку. Увы, даже в тиши своего кабинета Тиберий не мог позволить себе расслабиться и дать выход тоске.
«Именно тогда, когда, как теперь выяснилось, Ливилла блудила с солдафоном из Вольсиний, и родились мои внуки-близнецы, — шептал он, вытаращив сумасшедшие глаза. — Значит, они вовсе не мои внуки, а отродье Сеяна! Счастлив тот из них, кто умер вскоре после рождения, а вот второй… О боги, Тиберий Гемелл, который был мне последней отрадой в этом гнусном мире, есть отброс, плевок чресл проклятого Сеяна!»
На какое-то время мозг Тиберия окутался непроницаемым мраком. Но это еще не было визитом смерти, и вскоре он вернулся к размышлениям.
«Значит, преемником власти должен стать сын Германика, — сделал вывод принцепс, — так подстроила его сестричка своим нечестивым поведением. Скорее всего, это будет Гай. Но ведь Гай теперь в Риме, и Сеян, конечно, уже раскинул против него сети заговора. Со дня на день шустрого Калигулу тоже обвинят в разврате и покушении на трон».
Тиберий безотлагательно заготовил письмо к Антонии с предупреждением о грозящей Гаю опасности. Предложив некоторые меры по ограждению юноши от интриг врагов, он написал, чтобы в начале следующего года, когда Сеян отбудет в столицу для исполнения консулата, Антония прислала Гая на Капреи. «Я сам стану защищать и воспитывать Гая, нашу последнюю надежду на продолжение династии» — закончил он.