«Ничтожество, кем бы ты был без меня! — возмущался Тиберий, сжимая кулаки и грезя об очередной лавине разоблачений. — Любой из твоих старших братьев, дорвавшись до власти, первым делом сгноил бы тебя в тюремном подвале! И даже теперь я дважды спас тебя от обвинений, отмыл от грязи, в которую тебя успел затащить Сеян. О неблагодарная дрянь!»
Тиберий некоторое время предавался абстрактной тоске по утраченной людьми порядочности. Потом его сознание содрогнулось от грубо ворвавшейся, непричесанной, варварской мысли.
«А действительно ли Гай обязан испытывать ко мне благодарность? — озадачился Тиберий. — Как претендент в принцепсы — да, но как человек — ни в коем случае! Я оказался косвенным виновником смерти его отца, отправил в изгнание мать, убил одного брата и заточил в подземелье другого. Он вправе ненавидеть меня и мстить мне. Что привело его сегодня ко мне: низменное желание преступленьем захватить власть или праведная месть? Но в данном случае одно невозможно без другого. Как отвратителен этот мир! И я тоже не избежал ловушек порока…
Однако расправу с Агриппиной, Нероном и Друзом учинил Сеян, а я просто был введен в заблуждение! Но тогда почему же теперь я не хочу их освободить? Они опасны мне, и таковыми их сделал Сеян. Как ни прискорбно, но следует признать, что я оказался игрушкой коварного злодея. Однако поверит ли такому объяснению Гай? А Рим? А сам я? Я, который хитростью был равен Августу, а в коварстве уступал только матери, Ливии, стал слепым орудием в руках какого-то префекта? Сам я верю в это?»
Длинной выдалась для Тиберия ночь под стенами Рима, и покушение на его жизнь оказалось не худшим ее сюрпризом.
Тиберий полагал, что, раскрыв заговор Сеяна, в котором были замешаны почти все его друзья и приближенные, он опустился на самое дно людской природы, прошел все подземелья человеческой души, рассмотрел все язвы, изведал все нравственные болезни, испытал все страхи. Многоликое зло тогда окружило его плотным удушающим кольцом, но оно находилось вне его, и он победил. Теперь же черная пропасть разверзлась прямо в нем самом.
«Все, что делал Сеян, за исключением одного случая, было мне выгодно, — признавался Тиберий на суде своей совести. — Так, может быть, не он использовал меня, а я — его, только более тонко, в тайне от него, и от себя самого? Он угадывал мои мысли, но это были дурные мысли, и исполнял мои желания, но это были дурные желания. По сути он стал моим вторым „я“, вобравшим в себя все худшее, что до тех пор скрывалось во мне. Благодаря ему я отделил, вынес из себя это худшее и, оказавшись таким образом очищенным от скверны, кичился своей порядочностью. Он творил гнусности, но это был тоже „я“, и „я-хороший“ знал о его преступлениях, но прикидывался недогадливым и мирился с происходящим; ведь расправлялись с моими врагами, убирали с пути моих соперников. Грубый двойник делал всю грязную работу, а я, отвернувшись, искоса брезгливо поглядывал на него и радовался, что я не он. Однако именно этот двойник был настоящим мною, потому что он действовал, а я только прятался за его спиною и мнил себя невинной жертвой всемирного порока!
Но Сеян — отъявленный мерзавец и преступник! Тогда кто же я? Всей ненависти римлян, всего презрения мира не хватит, чтобы охарактеризовать меня!»
Утром Тиберий хмуро повелел рабам и придворным поворачивать повозки и возвращаться к морю.
Пришедший поприветствовать принцепса Калигула с наивно округленными глазами спросил:
— Дед, а почему ты раздумал идти в Рим?
После короткой паузы он коварно добавил:
— Стоики учат, что мудрецы никогда не меняют своих решений.
— Выше мудрецов стоят боги, — с тяжелой усмешкой пояснил Тиберий. — Я видел сон, в котором мне явился бог и указал обратный путь.
— А как он выглядел? — с озорным блеском в глазах уточнил Калигула.
«Ну и наглец!» — подумал принцепс, а вслух сказал:
— Увы, совсем не так, как ты.
— Значит, я лучше бога! — сострил Калигула. Затем, меняя тему, он со вздохом произнес:
— Жаль, что мы не войдем в Рим. Я так хотел увидеть бабку Антонию, — при этом он зажмурился от удовольствия, представив своих озорных сестричек.
— Можешь проведать Антонию, а потом возвратиться на Капреи, — заметил Тиберий.
— О, нет, Цезарь, я не хочу терять ни дня, оставаясь без попечения твоей мудрости, — отчеканил Гай.
«Ну-ну, попробуй стать хуже, чем я», — подумал Тиберий. После ночного прозрения он уже не чувствовал себя в праве судить Калигулу.