Больше всего неприятностей Тиберий терпел из-за Друза и Агриппины. Сейчас, когда выяснилось, что конфликт между принцепсом и семьей Германика был спровоцирован Сеяном, народ требовал освободить заключенных. Но именно теперь Тиберий понял, сколь сильно он ненавидит Агриппину. Раньше за него это делал Сеян, а сам принцепс мог позволить себе некоторую снисходительность. А сегодня он остался один на один с озлобленной женщиной, олицетворяющей собою всю неприязнь к нему римлян. Тиберий продолжал вести слежку за заключенными и знал, как ожесточила их тюрьма. У него холодела кровь и тряслись руки, когда он читал донесения своих осведомителей. Освобождение этих людей, по его мнению, означало шаг к междоусобной войне. Духовные и физические силы Тиберия были на исходе, и он не мог усложнять политическую ситуацию ради демонстрации благородства, которое все равно не будет оценено народом. К тому же, он просто по-человечески не любил Агриппину, поскольку пережил из-за нее много обид и страхов, и в какой-то степени руководствовался чувством мести.
Когда Тиберий находился в Риме, он невольно ориентировался на сенат и народ при всем их взаимном неуважении. Как представителя общества его связывали с другими людьми и группами людей бесчисленные обязательства. Причем эти связи не только ограничивали его личность, но и позволяли ей реализовать себя. Сеть таких взаимосвязей является естественной средой обитания для человека, чья природа сформировалась именно в обществе. Когда естественные связи искажаются внедрением чужеродных интересов, например, порожденных собственностью, они начинают тяготить людей. Но если вместо стремления очистить общение от фальши, предпринимается попытка ликвидировать или минимизировать общественные связи, то происходит деградация личности, подобно тому, как деградирует тело больного, прикованного к постели. На уединенном острове Тиберий оборвал многие отношения с согражданами, его душа оказалась в морально-информационном вакууме, равновесие между общественным и индивидуальным в ней нарушилось, и из нее стало непомерно выпирать все мелочное и эгоистичное, разрастаясь до степени уродства. Так произошло перерождение этого человека.
Но все-таки в государственных делах Тиберий до последнего своего дня оставался политиком. Жизнь же и свобода претендентов на престол является не частным, а политическим фактором. Освобождение Друза означало бы гибель Гая сразу после смерти Тиберия и заодно всех потомков самого Тиберия, причем это, вероятно, привело бы к гражданской войне. Государственный муж не мог обречь свое Отечество на бойню, а в вопросе сравнения Друза и Гая, последний объективно выигрывал по всем статьям. Поэтому Тиберий терпеливо сносил все поношения и держал опасных с политической точки зрения людей в заточении.
Однако старческая немощь сделала принцепса мнительным и пугливым. Ему все время виделось, как кучка аристократов организует заговор, выпускает на волю Друза, его именем поднимает на мятеж плебс и германские легионы. А дальше происходит то, чего он страшился все девятнадцать лет правления. В конце концов шумиха вокруг имен Друза и Агриппины вынудила принцепса ликвидировать зародыш смуты. По его приказу Друза уморили голодом. Молодой человек очень хотел жить и грыз солому из своего тюфяка, но смерть терпеливо дождалась своего часа и, забрав Друза, вынесла моральный приговор Тиберию.
После этого упорная Агриппина отчаялась и покончила с собою, тем самым еще более усилив всеобщую ненависть к принцепсу.
Однако Тиберий пытался защищаться. Он написал в сенат, что Друз был отъявленным негодяем, собирался погубить своих близких и ненавидел Отечество. В качестве доказательства к письму прикладывался отчет стражников, в котором приводились все слова, заключенного, произнесенные им в гневе, отчаянии, мольбе, стенаниях, надеждах, бреду или в препирательствах с охраной. На сенаторов это послание произвело ужасающее впечатление. Они недоумевали, как столь осторожный и даже скрытный принцепс дошел до такой откровенности в демонстрации собственной низости. Их возмутил факт многолетней слежки за несчастным. «Тиран словно раздвинул стены тюрьмы и показал нам внука под плетью центуриона, осыпаемого пинками рабов, тщетно просящего хоть какой-нибудь пищи для продления жизни», — шептались они. Весь процесс расправы над Друзом был пронизан холодной расчетливой жестокостью, и сенаторы поняли, насколько изменился их правитель. Прежде они страшились не столько Тиберия, сколько его могущества, а теперь сам человек стал страшнее власти. Им невольно вспомнилось предсмертное пожелание Друза, зафиксированное соглядатаями, о том, чтобы тиран, заполнивший свой дворец трупами, и сам понес наказание, сняв позор с родового имени предков и послужив очистительной жертвой для потомков.