Нерва поморщился. Тиберий осекся, но он привык побеждать, поэтому собрался с мыслями и снова заговорил:
— Твои дети преуспевают. Живи же, радуясь их успехам и гордясь своим почетом.
— Жизнь человека не укладывается в твой перечень, — нехотя возразил непреклонный муж, — она включает в себя многое, и в определенный момент соотношение частей и целого приводит к такому состоянию, когда дальнейшее ее продление несовместимо с достоинством римлянина.
«Уж не возомнил ли он себя Катоном!» — подумал Тиберий, но не рискнул сказать что-либо подобное. Для человека, приготовившегося к смерти, все равны: и принцепс, и раб. Поэтому с ним опасно затевать споры на скользкую тему. А для людей в положении Тиберия нет темы, неприятнее, чем о Катоне, ведь Марк Катон, проиграв гражданскую войну, одержал моральную победу и вынес обвинительный приговор сразу всем тиранам. «Определенно, он видит себя Катоном, и знает, что я это понял. Тогда я отвечу так…» — решил Тиберий и заговорил:
— Дорогой мой Нерва, такою смертью ты ранишь меня как друга. Но моя душа и без того вся в ранах, куда болезненнее будет удар по моему доброму имени. Меня не ценят сограждане, они слишком сосредоточены на частном и не понимают, что я радею о целом. Однако потомки наши в конце концов станут умнее нас — они обязаны сделаться умнее, иначе погибнут под обломками Отечества — и вот тогда моя репутация может быть восстановлена… Ты же наносишь ей сокрушительный удар. Прошу тебя, накажи меня самого, но не убивай моего имени! Выскажи мне все в глаза, я выдержу любую критику!
— Поздно, я должен умереть или всем будет хуже.
— Может быть, ты негодуешь из-за того, что на старости лет я позволил себе легкое времяпрепровождение? — осторожно спросил Тиберий. — Но, поверь, серьезные дела государства в порядке, а тратить себя, вникая во все склоки Рима, бесполезно.
Нерва молчал, но то, как он молчал, говорило многое. Тиберий сгорал от стыда.
— Ты своим примером хочешь указать дорогу мне? — продолжал расспросы униженный принцепс. — Многие желают моей смерти и шлют мне проклятья, но самые злобные из них не звучат столь жестоко, как твой немой наказ умереть.
— Мы все катимся в пропасть. Сегодня я еще достоин смерти римлянина, а завтра — уже нет, — сурово изрек Нерва. — Однако пусть живет тот, кто лучше меня.
— Дорогой мой, конечно же, я не лучше тебя. Мое положение не позволяет мне быть лучше, да и сам я уже утратил волю… Но я обязан жить, потому что те, которые идут мне на смену… тем более, не будут лучше. Моя власть лишила меня малейшей свободы, я даже умереть не могу по своему усмотрению.
Нерва скептически усмехнулся, но вдруг застонал от спазм в пустом желудке. Он рассердился на себя, но недовольство обратил на гостя.
— Если ты называешь себя моим другом, то уйди, оставь меня чистым у этого порога, — резко сказал он.
— Пощади мою совесть! — сделал последнюю попытку Тиберий. — Слишком много дурного мне пришлось изведать, снизойди же ко мне из сочувствия к моим страданиям! Пощади мою совесть, она и так безнадежно больна!
— Я умру.
— А я все равно — нет, — решительно сказал Тиберий, в первый раз поднял взор и экспрессивно посмотрел в глаза того, кто не пожалел собственной жизни, лишь бы ударить его в самое сердце.
На обратном пути Тиберий твердо решил переломить свою жизнь и возвратиться в Рим, чтобы встретить приближающуюся смерть как подобает государственному мужу, на боевом посту. Однако на Капреях нашлись дела, а потом остров снова затянул его в свои пещеры.
Старея, принцепс испытывал все большую озабоченность проблемой наследника. Гай Цезарь выказывал неустойчивую психику, что с точки зрения политика перечеркивало все его таланты. Еще более Тиберия смущало то, что Калигула воспринимал власть как право на вседозволенность, но забывал об обязанностях, накладываемых ею. Он уже сейчас использовал свое особое положение для того, чтобы попирать законы и преступать запреты. Конечно, он всячески скрывал это от принцепса, но тот был матерым интриганом и имел осведомителей в окружении молодого царевича. Тиберий знал о многих сомнительных в моральном плане проделках Гая. Ему было известно, что Калигула сожительствовал с женою Макрона Эннией и даже не таился от ее мужа. Правда, принцепс не подозревал о подоплеке этой связи. Макрон сам уложил жену в постель царевича с тем, чтобы иметь на него влияние. А Энния вполне стоила своего мужа и, пользуясь случаем, вытребовала у любовника расписку в том, что, став правителем, он женится на ней. Но и без знания этих нюансов Тиберий отлично понимал, кто его окружает, поэтому старался оградить Калигулу от столичных соблазнов. На острове он все-таки находился под контролем и влиянием принцепса.