Все более разочаровываясь в Гае, Тиберий всячески старался продлить свои дни, чтобы дождаться взросления другого внука — Гемелла. Правда, он подозревал в нем сына Сеяна, однако выбор был скуден. Кроме этих двоих, оставался еще брат Германика Клавдий. Но тот был болен и телом, и душою. Еще Август задавался вопросом, можно ли относиться к Клавдию как к полноценному человеку, и поручал Тиберию шефство над ним. Порою Клавдий вел себя разумно, даже тонко, и все же его ум был ненадежен. Правда, он не выказывал агрессивности и злобы. Возможно, принцепс и предложил бы его римлянам в качестве своего преемника, но понимал, что плебс и войска не примут возрастного увальня вместо молодого здорового потомка всеобщего любимца Германика. Калигула непременно воспользуется благоволением армии и народа, чтобы развязать междоусобицу.
Отдушиной для Тиберия, задыхающегося во лжи и коварстве, стало урегулирование конфликта на Востоке.
Парфянский царь Артабан, уверовав в собственные заявления о никчемности римского правителя, захватил Армению и стал готовиться к расширению сферы боевых действий. Между прочим, Артабан, упрекая Тиберия в расправе над близкими, сам успешно уничтожил свою, гораздо более многочисленную родню; но в Азии это было в порядке вещей. Однако, и при самых удачных хирургических операциях в политике, обязательно остаются метастазы оппозиции. Принцепс разыскал во вражеском стане недовольных сложившимся положением и с их помощью начал расшатывать парфянский трон. Но вмешательство во внутренние дела государства может принести успех только тогда, когда оно ослаблено внешним воздействием. Тиберий поручил дела Востока Луцию Вителлию. В этом назначении еще раз проявился талант принцепса в управлении людьми. В Риме Вителлий имел дурную славу, но в провинции вел себя безупречно и как человек, и как полководец. Он поднял на борьбу с парфянами местные народы, поддержал их авторитетом своих легионов, и Армения была отвоевана у врага. Потерпев еще несколько неудач, Артабан потерял свой авторитет и был свергнут. Правда, позднее он вернулся на трон, но ему уже было не до завоеваний. В Азию вернулся мир.
А на Капреях Тиберий, страдая от безысходности своего положения, вновь томился мыслями о возвращении в ненавистную, но столь притягательную для каждого римлянина столицу. Наконец он решился и дал распоряжение о подготовке экспедиции. И вот в ночь накануне похода он спустился в подземелье под одним из замков, чтобы проститься со своим последним другом.
Когда вскрылось предательство Сеяна, а заодно и большинства приближенных Тиберия, он почувствовал отчаянную потребность общения с живым существом. О людях не могло быть и речи. Хуже того, Тиберий возненавидел даже животных, прирученных человеком. Кошки, собаки, декоративные обезьянки вызывали в нем отвращение, потому что служили людям. И тогда он завел большую змею.
Оглохнув за день от стонов истязаемых жертв, ослепнув от созерцания злобных или предательски льстивых лиц, Тиберий по ночам спускался в тихую сумрачную пещеру и кормил змею. Она не прикидывалась пушистым кроликом, не скрывала змеиного нрава и поэтому не могла изменить. Она ползала, извиваясь меж камней, но выглядела более величественно, чем прямоходящие двуногие там, наверху, у которых была ползучая душа.
— Как мы похожи! — говорил ей Тиберий. — Нас одинаково не любят люди, сочиняют про нас небылицы, упрекают в жестокости и низости. Тебе тоже обидно? И ты, ведь, гордое существо, а судьба заставляет тебя ползать в грязи и прижиматься к земле!
Она подтягивалась к нему и завороженно смотрела в его лицо, белеющее в слабом сиянии масляного светильника. У него никогда не было более внимательного слушателя, чем эта глухая змея. Иногда она подкрадывалась сбоку, легко цепляясь своими кольцами за многочисленные выступы в стене, а то и вовсе свешивалась сверху, забираясь под самый потолок. Тиберия это не пугало. Он знал, что с ним друг, и если даже этот друг нанесет ему смертельный укус, то, значит, так надо. В свете происходящего в тот период он не был уверен в своем праве на жизнь и, являясь в подземелье, где хозяйничало смертоносное существо, проверял судьбу. То, что змея за много лет ни разу не покусилась на него, имело для Тиберия символический смысл. В его глазах она обрела священный статус.