«Гракх! — со стоном воскликнул Тиберий, прервав воспоминания. — Еще остался Гракх! Если сживать со света Юлию, то надо немедленно уничтожить и его». Тиберий озаботился новой проблемой. Одно политическое убийство обязательно влечет за собою веер других, и преодолеть железную логику этого закона невозможно. «Потом, завтра», — устало отмахнулся он и снова погрузился в дрему воспоминаний.
Юлия родила Тиберию мальчика. Радости Ливии не было предела, а подозрительный Тиберий с брезгливостью разглядывал розовую личинку, копошащуюся в дорогих простынях, и мучительно искал в ней черты Гракха. Однако младенец вскоре умер, словно угадав, что ему не под силу сгладить противоречия этой семьи.
Похоронив выстраданного сына, Тиберий уже не мог прикасаться к жене. Он спал отдельно, и подкупленные слуги доносили об этом Августу. Раздельное существование с дочерью принцепса при дворе приравнивалось к государственному преступлению. Тучи монаршего гнева сгущались над головою Тиберия. Ливия, в страхе утратить завоеванные позиции, на все лады кляла сына за то, что он не может через силу удовлетворить дочку принцепса, дабы унять его гнев. Но Тиберий не поддавался ни уговорам, ни угрозам. Он испытывал запредельное отвращение к жене и считал себя повинным в смерти младенца, так как не следовало даже и думать, что они с Юлией могут произвести на свет нечто жизнеспособное. «Змея веревки не родит», — звучала у него в голове не совсем подходящая к случаю поговорка. Юлия же в отместку настраивала против него старших сыновей: Гая и Луция, которых Август с детства начал ориентировать на трон. Тиберий оказался вытесненным из жизни. Юлии он не нужен, Августу неприятен из-за неладов с его дочерью, Гаю и Луцию мешает как конкурент. Тогда он отправился на Родос, предпочтя изгнание оскверненному ложу с ненавистной женой.
Сполна отомстив Тиберию за его непокорность, Юлия уже не могла остановиться в своем увлечении и тогда, когда изменять было некому. Пытаясь восполнить отсутствие настоящих чувств умножением количества любовников, она не обрела постельного счастья, но пробудила гнев Августа. Любящий отец с героическим упорством не замечал развлечений дочери, но встрепенулся, когда ее любовники начали искать в объятиях Юлии политических выгод. Выдавив из Рима Тиберия, Гракх, Юл Антоний и другие лидеры Юлиной гвардии возмечтали пошатнуть трон самого принцепса. Опасаясь, как бы под юбкой дочери не вызрел республиканский заговор, Август вспомнил собственные законы против прелюбодеяния и свершил суд над Юлией и ее особенно успешными соратницами, не раз торжествовавшими победу на поле боя среди нагромождений пьяных тел и потоков красного вина.
Август тяжело переживал позор своей семьи, сторонился людей, опускал глаза, тогда как прежде, наоборот, всех, даже самых тщеславных людей смирял взглядом. Когда одна из подружек Юлии, вольноотпущенница Феба, не вынеся стыда судебного процесса, повесилась, он воскликнул, что предпочел бы быть отцом Фебы. А в другой раз он процитировал Гомера: «Лучше бы мне безбрачному жить и бездетному сгинуть!» Однако в своем представлении о позорном и славном Август отстал от времени. Подменив монархией республику, он, так сказать, интеллектуально и нравственно кастрировал римлян, лишив их исконного римского смысла жизни, все это прикрыл патриотической риторикой, научил общество лицемерию, и, тем не менее, продолжал считать, будто человек остался прежним в столь искалеченном мире. Но люди, как всякие живые существа, адаптируются к новым условиям, преобразуя свою социальную природу согласно требованиям общества. И это продолжается до тех пор, пока изменения не затронут ядра человечности. При разрушении же ядра, сформированного коллективным отбором в процессе становления человека, люди деградируют, общество тогда держится на насилии: внутреннем или внешнем, обращенном на соседние народы, а потом и вовсе рушится вслед за распадом личности. В ту эпоху римляне решительно вступили на этот гибельный путь, правда, падение их цивилизации задерживалось инертностью провинций, отстающих в моральной деградации от столицы. Но именно на семи холмах люди уже мыслили по-иному, совсем не так, как предполагал Август. Его Юля была для тогдашних римлян тем, что сейчас называется секс-символом. Истории о ее похождениях наполняли эротические сны простолюдинов и служили желанным ориентиром для богачей. Знатные повесы мечтали обучаться у этой всемирно знаменитой искусницы мастерству превращать любовь в оргию. Ей старались подражать юные красотки лучших фамилий. Легенды о придворных пирах и разврате создавали для опустошенных римлян сказочную страну роскошной, а значит, по их мнению, счастливой жизни, мысленное погружение в которую позволяло им отвлечься от серой реальности и забыться в наркотическом сне извращенных фантазий. Поэтому основная масса столичных жителей, хотя и злорадствовала по поводу развенчания царственных особ, но сочувствовала Юлии, и неоднократно пыталась заступиться за нее перед Августом.