Тиберий действительно был не совсем искренен в обосновании предложенных мероприятий по чествованию Германика. Он хорошо знал обстановку за Рейном и понимал, что войны с германцами имеют смысл только в качестве сдерживающего фактора, предохраняющего римские границы от агрессии. Попытки подчинить Германию и сделать ее очередной провинцией не имели смысла как из-за требуемых для этого затрат людских и экономических ресурсов, так и ввиду отсутствия реальных плодов в случае успеха кампании. В отличие от галлов германцы даже не имели городов, они жили в основном в деревнях из землянок, крытых навозом. Местность была болотистой и лесистой. Строительство там дорог и городов потребовало бы огромных усилий и не могло дать должного экономического эффекта. Подчинить этот народ также представлялось делом, весьма проблематичным. Германская знать мало отличалась по материальному достатку от прочих соплеменников. Ее значимость заключалась в доблести, а не в собственности. Отсутствие собственности делало германских лидеров неуязвимыми для римлян, ибо именно собственность высшего сословия завоеванных стран римляне использовали в качестве хомута, чтобы впрячь местное население в свою колесницу. Поэтому Тиберий еще несколько лет назад, будучи в Германии, начал возводить линию оборонительных укреплений, стремясь отгородить земли страны от неспокойных соседей. Оборонительной политики в отношении Германии под конец жизни придерживался и Август.
Присуждая Германику триумф, высшую почесть у римлян, Тиберий тем самым давал ему знать, что продолжать военную кампанию не следует. Пока молодой полководец действовал в высшей степени грамотно и ловко. Уступками солдатам он сбил первый шквал восстания, потом разделил силы мятежников, расправился с ними по частям, а затем вновь объединил войско идеей борьбы с внешним врагом. При этом он дал острастку варварам, понадеявшимся, что бунт в войсках ослабил римлян. Но Тиберий угадывал в поведении Германика намерение продлить войну. А исполнение этого замысла потребовало бы огромных государственных расходов, было крайне опасно и даже в случае успеха не оправдало бы затрат, усилий и загубленных жизней.
Надо сказать, что римляне тратили большие средства на воспитание каждого легионера. Его обучали, тренировали, закаляли, снаряжали, содержали, лечили. Зимние лагеря легионов представляли собою целые города с развитой инфраструктурой.
Но, как обычно, Тиберий не мог сказать окружавшим его людям правду и был вынужден ловчить. Они же не понимали ни того, что он говорил, ни того, что скрывал, но зато активно осуждали его за собственные домыслы.
Наконец вернулся из Паннонии Друз. Сын был единственным светлым явлением в жизни Тиберия. Он являлся плодом его страстной любви с Випсанией Агриппиной и воплощал в себе все надежды отца, который сам уже давно потерял вкус к жизни.
Тиберий подробно расспросил Друза о развитии событий в Паннонии. В целом он одобрил его действия, но пожурил за жестокую расправу над главарями мятежников.
— Ты бы видел этих самоуверенных мерзавцев! — сразу вспыхнув, воскликнул Друз. — Как они угрожали мне, сыну принцепса!
— Я видел. Я многое видел и вижу сейчас. Однако нам нужно руководствоваться рассудком, а не страстями. Учись у Германика: он чувства подчинил расчету, а не наоборот.
— Ну что же, я не пошел на уступки, как он.
— А если бы не луна? — усмехнувшись, спросил отец.
— А если бы бабка не добилась для тебя усыновления Августом? — дерзко отреагировал Друз.
«Даже ты попрекаешь меня Ливией», — мысленно возмутился Тиберий.
— Тогда ты не стал бы Цезарем, а я все равно был бы Тиберием, — нехотя сказал он вслух.
На ближайшем сенатском заседании принцепс воздал благодарность усмирителю паннонских легионов, но сделал это в гораздо более скромной форме, чем в отношении Германика, в полном соответствии с уровнем заслуг каждого из них. Однако по залу вновь пополз недобрый шепот. «Родного сына он хвалит сдержаннее, чем приемного, зато куда как более искренне», — переговаривались сенаторы. Тиберий с присущей ему чуткостью уловил недоброжелательство Курии и привычно нахмурился. Увидев, как омрачилось его лицо, сенаторы торжествующе отметили: «Смотрите, он злобствует, что мы разоблачили его лицемерие! О коварный тиран!»