Едва началось заседание, как претор Помпоний Макр принялся сетовать, что в условиях обвального нарастания моральных преступлений государство ведет себя слишком пассивно, позволяя осуществлять подрыв своих духовных основ. Добившись одобрительного гула в зале, он спросил Тиберия, не возобновить ли дела об оскорблении величия римского народа. Принцепс задумался в поисках подвоха, но потом ответил утвердительно. Он сказал, что законы должны исполняться неукоснительно.
Настроение Курии резко изменилось. Сенаторы испугались, что с ними согласились. «О тиран!» — застыл в их напряженных лицах немой возглас.
Закон, о котором шла речь, был введен Луцием Корнелием Суллой около ста лет назад. Он был направлен против предателей в войске, мятежников, нередких в то смутное время, и, наконец, против магистратов, дурным управлением вредящих Республике. Впоследствии признанный мастер извращать суть республиканских установлений — Август исхитрился применить этот закон для борьбы с оппозиционной его режиму пропагандой. Таким способом он подверг осуждению неугодных ему писателей и поэтов. Причем сам Тиберий в молодости привлек к суду по этой статье злоумышлявшего против Августа сенатора и добился обвинительного приговора.
В мучительных потугах как-нибудь угодить страшному принцепсу сенаторы и подкинули ему этот отравленный клинок для политических разборок. Однако едва их затея удалась, как они испугались, что будут сами сражены тем же оружием.
В складывавшемся монархическом государстве исконно правящему сословию сенаторов объективно не было места. Поэтому аристократы толпились у трона, расталкивая друг друга локтями, чтобы пробиться к месту под солнцем. Магистратуры теперь стали марионеточными. Сенаторам более не были доступны задачи всего общества, и они всю свою политическую ловкость, ораторский дар обратили на конкуренцию друг с другом. В этой борьбе закон об оскорблении величия, в трактовке Августа, предоставлял им смертоносное средство в борьбе против бывших коллег, ныне ставших соперниками. Но шансы выжить в этой войне каждого против всех представлялись призрачными. И весь ужас сложившейся ситуации для сенаторов был олицетворен в принцепсе, поскольку именно его именем должны были вестись все эти разборки. Он персонифицировал в себе общественное противоречие, принял на себя порок системы.
Увы, Тиберий забыл о грандиозных планах, направленных на поиск путей оздоровления экономики, с которыми вошел в сенат. Едва он подтвердил непреложную истину о том, что законы должны исполняться, как ему тут же начали выкладывать всяческие кляузы на власть имущих. Больше всего порочащих стишков и цитат, подслушанных и подсмотренных вездесущими угодниками, было направлено, конечно же, против Тиберия, Августы и Друза. Принцепса укоряли в надменности, жестокости, скупости, пьянстве, в зависти к Германику, в уступчивости матери. Его называли убийцей Юлии, Постума, Гракха, а заодно — десятков других людей, которых он даже не знал. По адресу Августы и Друза тоже хватало моральных оплеух. И сенаторы под видом доброй услуги принцепсу с нескрываемым наслаждением смаковали остроумные и не очень нападки на него и его близких. Причудливое смешение лжи и правды придавало этому пропагандистскому оружию сильнейшие отравляющие свойства, и Тиберий задыхался от морального удушья. Однако он видел, как упиваются его унижением сенаторы, потому терпеливо молчал, не желая давать лишнего повода для злорадства.
— Все хорошо, — наконец сказал принцепс. — Собранный вами с похвальной кропотливостью материал, отцы-сенаторы, свидетельствует о проявлении народом интереса к делам государства. А что касается качества этого интереса, то тут мы с вами сами виноваты: не доработали. Относительно себя я скажу следующее: если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему мои слова и дела; если же он будет упорствовать, я отвечу ему взаимной неприязнью.
Он сделал паузу, давая разочарованным сенаторам время усвоить его слова, затем подытожил:
— В целом же, скажу, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык.