Уже во втором круге колесница белых, удачно «подрезанная» «зеленой», перевернулась, и возница, не удержавшись за обод, оказался под копытами «красных». Его, окровавленного, с болтающейся сломанной рукой унесли с арены. Зрители бурно приветствовали столь удачное начало зрелищ и гадали, останется ли пострадавший в живых или им представится возможность похвалиться перед теми, кто не попал в Большой цирк, пикантной деталью состязаний. Ликовали все, кроме, естественно, «белых». Последние обвиняли «зеленых» и проклинали «красных», а заодно грозили им местью в последующих заездах. Гвалт скандала усиливался и обещал перерасти в потасовку «фанов», но, видимо, присутствие строгого принцепса стесняло еще не вошедших в раж болельщиков, потому страсти улеглись и общее внимание вернулось к событиям на арене.
«Красный» оказался очень ловким парнем и, с изысканной смекалкой лавируя своим экипажем, к седьмому кругу обошел остальных почти на целую длину арены. Глядя, как он управляется с лошадьми, Тиберий подумал, что мог бы взять его в поход в составе вспомогательных войск. Однако публика была разочарована столь очевидной развязкой интриги заезда, и ни мастерство возницы, ни даже тяжелое увечье «белого» не могли компенсировать им отсутствие жестокой борьбы.
Два следующих заезда отличались напряженным соперничеством, но зато не было жертв. Зрители заскучали и попытались скрасить блеклое представление обменом тумаками с соседями. Но они действовали слишком вяло, и наряды преторианцев успевали тушить все конфликты в зародыше.
Тиберий давно потерял интерес к зрелищу. Только победитель первого заезда своим мастерством произвел на него впечатление как на военного человека, разбирающегося во всем, что касается обращения с лошадьми. Поэтому он смотрел не на арену, а на трибуны. «Это и есть мой народ, — думал он. — Ну и зачем он мне? Ливию бы на мое место! Женщинам нравится, когда на них все глазеют и показывают пальцем. А мне в этом какое удовольствие, если толпа поклоняется не моим делам и уму, а только титулу? Посади вместо меня любого фигляра из этих возниц, и плебс будет в восторге. Правда, он скоро почувствует такую подмену в упадке государства. А ведь о государстве эти люди как раз и не думают. Они полагают, что обязанность правителя — улыбаться им, да устраивать зрелища. Но случись государственный кризис, и беда придет не только в дворцовые палаты, но и в каждый дом, в каждую лачугу».
Многие сенаторы предавались страстям арены ничуть не меньше простолюдинов. Они так же кричали, восторгались, бранились, жестикулировали и вдобавок избавлялись от эмоций, отвешивая оплеухи беззащитным слугам. Наблюдая за их поведением, Тиберий терял к ним остатки уважения. «И с этими людьми я должен править гигантским государством, в хозяйстве которого отнюдь не все так замечательно, как это пытался представить Август», — думал он. Впрочем, кое-кто из аристократов держался весьма достойно. Прилично смотрелся Луций Аррунций, сидевший в стороне от Тиберия, шагах в тридцати, и на несколько рядов ниже. Он был сдержан, но приветлив, не потворствовал инстинктам толпы, но и не обижал народ брезгливой отстраненностью, как принцепс. Видя, сколько внимания уделяют ему окружающие и даже люди с противоположной трибуны, указывающие друг другу на его осанистую фигуру, Тиберий начинал терзаться ревностью. «Что за проклятая жизнь, — думал он, — я презираю низких людей, но вынужден страшиться порядочных».
В четвертой гонке участвовали двенадцать колесниц. Тут были столкновения, отлетающие колеса, падающие лошади, но трупов зрители опять не получили. Даже носилки не понадобились, все потерпевшие аварию возницы уковыляли с арены без посторонней помощи. Правда, сама гонка получилась захватывающей по своему сюжету и напряжению, и, возможно, при других обстоятельствах публика отдала бы должное спортивной стороне зрелища за отсутствием прочих. Однако у нее уже сложилось мнение, что мероприятие вышло скучным, и вывести ее из состояния гипнотического скепсиса было сложно.
Тиберий поймал на себе несколько недовольных взглядов, и ему подумалось, что плебс винит в своем плохом настроении его. Все хорошее исходит от богов, а все плохое — от принцепса. Он уже привык к такому раскладу. «Противна чернь мне, чуждая тайн моих», — вспомнился ему стих Горация. «Они не ценят, что я избавил их от гражданской войны, успокоил волнения на Балканах, усмирил бунт в войсках, они даже утратили способность видеть искусство в исполнении своих кумиров — возниц! — думал он. — Крови им нужно! Мало трупов в амфитеатре, они жаждут бойни еще и здесь!» Ему вдруг мучительно захотелось согнать всех этих зрителей на арену и затравить их африканскими хищниками. Он живо представил себе такую картину, и в его глазах потемнело, а в голове гулким молотом застучала боль. «Уж тут вам хватило бы трупов, тут бы вы захлебнулись кровью!» — зло думал Тиберий, и сам себя ненавидел за эти мысли, но все же не мог избавиться от навязчивого наваждения.